Только не красавицы эти, а молодцы какие то горластые, южной наружности и вида бандитского. Банка хозяева, вроде как. Подумала было в милицию идти. Только у отделения нашего увидала я этих бизнесменов, как они с начальником ГУВД ручкались да обнимались. Я тогда в суд собралась, да они приехали ко мне поговорить. Сказали, что если без суда всё подпишем, так они не будут требовать ещё штрафные выплаты, и про сам кредит забудут. Вроде как получается, что продала им квартиру я. Уговорили, испугали, уболтали меня. Заступиться некому было. Сначала у соседки пару месяцев жила, да стыдно стеснять людей. Потом к ней и дети переехали. Живут тяжело, свою квартиру сдают. В общежитии техникума полгода меня по знакомству терпели, пока директор ремонт не затеял. А как отремонтировали общежитие, замки понавесили кодовые, турникеты, охрану в форму одели, так туда и не попасть стало. Вот я по подвалам и обретаюсь. Правда, пару раз в месяц к соседке бывшей хожу помыться. Дай бог ей здоровья. Пускает меня. И чемодан мой у неё ещё на сохранении. А на деньги те окаянные, кредитные, что получила тогда, и сарайку не купить, всё уже потрачено. На работу не берут, ну ты же понимаешь. В таком-то виде. Считай, продала квартиру я за три копейки от её реальной цены. И твою квартирку с моей объединили в итоге. С улицы вход сделали. Так что, Стёпа, попали мы как кур во щи – или кур в ощип? Это кто как говорит, но смысл тот же. Ты раньше, а я позже, – она горько вздохнула, отмахнулась. – Эх, да что я все о себе. Сам-то как? Гляжу – не нарадуюсь.
Степан ничего не ответил. Все время, пока Бабзин рассказывала свою историю, слушал внимательно, к чаю не притронулся. Встал, долил чаю в её чашку. Повернулся к мойке, из горы грязной посуды выудил отмокавшую сковороду и принялся отскребать с неё пригоревшее пюре. Справился быстро. Повернулся и как бы между прочим объявил:
– Бабзин, ты это… оставайся пока здесь, у меня. Квартира однокомнатная, но ничего. Я на кухне спать могу. Матрац лишний есть. Тут места достаточно. Работа есть у меня, не пропадём. Через две-три недели оклемаешься, и там решим, что делать.
Бабзин отвернулась к окну.
– Что молчишь, а, Бабзин?
– Не молчу я… – она плакала беззвучно.
– Ну, ну. Полно тебе, Бабзин.
– Да кто я тебе, – сквозь слёзы, сдавленно только и пролепетала она, – не могу нахлебничать.
– А ты по хозяйству будешь. Всё чин чинарём. Порядок дома блюсти надо. Говорю же, пару-тройку недель, а там решим. Ты же и работу сможешь найти, если жить будет где. А там и сама на ноги встанешь…
– Ой, не знаю я, Стёпа. Там, в подвале, я не одна… Бросить не могу их. Светку-горемыку и деда одного. Старый он совсем. Мы втроём, считай, друг за дружку два года как держимся. Ведь, не поверишь, не алкаши и не лихой народ. Люди они хорошие, просто попали в ситуацию. А в подвале более-менее тепло, электрочайник есть с плиточкой,
