Я и впрямь не люблю советскую власть. Ни один нормальный человек не сможет любить такую власть.
– Отчего же? Мы как раз ее любим, – возразил Понизов.
– Я сказал: нормальный! – вспылил Пятс. – До Сталина не предполагал, насколько легко оболванить целую нацию. Еще вчера никто и звать никак, – один из двух-трех десятков. А года не прошло, – вся страна взахлеб славит как «отца народа». Обворовывают ее, вырезают семьями, по тюрьмам распихивают. А она славит! Как-то на банкете в Кремле в разговоре со Сталиным я пошутил: «Советские материалисты особой породы. Готовы согласиться, что всё в мире конечно. Допускают конец цивилизации, даже конец света. Но только не конечность советской власти. Это вечно!» Сталин усмехнулся в усы. Ему понравилось.
Пятс задышал натужно. Силы его вновь иссякли.
Понизов, которого разговор, по правде, захватил, подлил ему коньяка, – будто бензинчику на головешку плеснул. Мутная от катаракты роговица пациента вновь озарилась, подсвеченная внутренним жаром.
– Я не люблю вашу нынешнюю власть – это правда, – подтвердил Пятс. – Но, милый доктор, кого вы обвинили в ненависти к русским? Я – православный, русский по матери. Много лет служил России. Да! После октябрьского переворота я настоял на отделении Эстонии. Но в то же время я старался сблизить наши страны, чтоб избавить эстонцев от предубеждения к русским. Это кропотливый труд – сделать соседей друзьями… И вдруг Россия вламывается, всё круша, как медведь в барсучью нору. Я пытался объяснить: Сталину, Молотову, – что так мы лишь посеем вражду. Пытался, пытался. Они кивали. И только в заключении постиг простую истину: плевали они глубоко на наши симпатии-антипатии. Они нас мысленно похоронили.
Понизов, завороженный страстной исповедью необыкновенного этого человека, всё больше подпадал под его влияние, и сам ощущал себя кроликом, которого гипнотизирует змея. Попытался прервать наваждение.
– Странные беседы вы затеяли с главврачом клиники, господин Пятс. Если бы это говорил сумасшедший… Но вы не сумасшедший. Вы ищете собеседника. А ведь я даже по должности обязан…
– У вас глаза собачьи, – объяснился Пятс.
Понизов опешил.
– Больные, не стеклянные, – Пятс примирительно накрыл руку Понизова старческой ладонью. И Понизов ощутил, что ладонь эта мелко, едва ощутимо потряхивается. «Кажется, еще и Паркинсон начинается», – некстати подумалось ему, и – раздражение схлынуло, уступив место сочувствию.
– Не сердитесь, – попросил Пятс. – Вы правы, мне важно высказаться. Вы молодой. Может, доживете, когда на смену этим придут другие и спросят… И тогда ваше слово будет для меня важно. Да и вам самому. Мы маленький народ. И все процессы на глазах. Но всё, что говорил, касается и русских. Есть геноцид внешний, но есть и внутренний. У любой нации свой запас прочности. Понятно, у огромной России он куда обширней. Но – не безграничен. С вас же десятилетия за десятилетиями будто плодородные слои срезают. Дворянство,
