в своих упреках верующая мать? Какой он, в сущности, атеист? Атеист, которому в школе разъяснили, что бога нет, но не отличающий Библии от Евангелия, – всего лишь малограмотный безбожник.
– Сбежал! – услышал он всполошный крик.
Оплошавшие конвоиры с автоматами в руках бежали в сторону развилки, наперехват.
– Вот тебе и старикашка! – выкрикнул сержант Понизову, отчего-то – с укоризной. – С этой сволочью только дай слабину!
– Застрелю паскуду! – дыша перегаром, пообещал второй, чувствовавший себя виноватым.
Понизов, заметивший, что дверь в церковь приоткрыта, проводил топочущих конвоиров безразличным взглядом. Стараясь не шуметь, поднялся по ступеням. Тихонько вошел.
Бывшая церковь, превращенная в склад, оказалась забита пиломатериалом и мешками с цементом. Даже на встроенной лестнице, ведущей на второй этаж, громоздились деревянные ящики с гвоздями и скобами. Лишь в отдаленном углу, скупо освещенном сумеречным светом, падающим через щелястую крышу, оставалось пустое пространство. Там истово молился пожилой мужчина, в котором Понизов угадал пропавшего этапируемого.
Стоял он на коленях на цементном полу перед голой стеной – на месте давным-давно соскобленных фресок торчали пунцовые кирпичи. Впрочем, что спрашивать с психбольного?
Понизов неловко переступил. Скрипнула доска.
Богомолец судорожно сжал кулак. Стало ясно, что в руке его крест, видимо, утаенный при обыске. На него-то, оказывается, и молился.
Опершись на убогую самодельную клюку, он с усилием разогнулся.
Перед Понизовым стоял глубокий старик. Лицо, в прошлом округлое, дородное, ныне – исхудалое, испещренное морщинами, с впалым ртом и обвисшими щеками, производило впечатление гнетущее. Грудь с присвистом вздымалась под телогрейкой. Тяжелая облысевшая голова безвольно покачивалась на дряблой шее, будто чахлый бутон на надломленном стебле.
– Я врач больницы, где вы будете содержаться, – представился Понизов. – Мне сказали, вас везут из Прибалтики.
– Из Ямеяла. Я – эстонец, – подтвердил старик – без акцента, но голосом глухим, в котором хрипы заглушали звуки, будто неслись из неисправного репродуктора.
– Эва! Тогда почему в этой церкви? Ведь вы же, знаю, протестанты!
– Я из православных эстонцев, – старик отвечал не сразу, после паузы. То ли выравнивая дыхание, то ли из привычки подбирать слова.
Понизов любил, когда удавалось, пообщаться с новыми пациентами прежде, чем ознакомиться с материалами дела. Было интересно составить предварительное мнение и после сличить его с официальным диагнозом. Здесь случай сам шел в руки.
– У нас есть время познакомиться. За что были осуждены? – спросил он.
– За сотрудничество с Германией, выразившееся в организации фашистских формирований в Эстонии, а также участие в деятельности разведывательных органов Германии против Советского Союза, – привычно отрапортовал старик.
Отвечал он
