в жарко натопленной спальне, куда кроме мужа допускались только её служанка, духовник и секретарь. Да вот еще для герцогини д'Алансон было сделано исключение, никого, впрочем, не удивившее.
Отношения между обеими женщинами быстро укрепились до дружеских и крайне доверительных. Пожалуй, кроме герцогини Мари, никто больше не мог похвастать такими обширными познаниями об истинных причинах поездок герцогини Анжуйской ко двору, и о всей той работе, которую она там проделывала. Только парижские ювелиры могли наверное дополнить общую картину размерами тех сумм, которые мадам Иоланда тратила на всевозможные украшения. Но и они очень бы удивились, обнаружив львиную долю своих изделий не на герцогине, а на фрейлинах королевы. И тут тоже только для герцогини Алансон все было яснее ясного, поскольку она сама помогала мадам Иоланде советами, тасуя придворных дам, словно колоду карт, и раскладывая их на самых ловких, самых удобных, самых полезных и самых ненужных.
Таким образом, за последние пару-тройку лет, состав фрейлин королевы заметно изменился. Мадемуазели Исуар, де Невер, Корбиньи, Леве, де Ватан, Шательро, де Вьерзон и старшая фрелина – мадам де Монфор… Королева Изабо и сама уже не вспомнила бы, с чего вдруг решила уволить одних и взять к себе на службу именно этих. Кого-то, кажется, посоветовал герцог Орлеанский, кого-то – Филипп Бургундский… или епископ Льежский? А, может, и Великий Шталмейстер двора?.. Какая, впрочем, разница, если девицы оказались милы, застенчивы и предупредительны. Когда нужно, они крепко держали язык за зубами, а когда не нужно, распускали его до полного бесстыдства!
Хотя о том, что происходило в постелях её фрейлин, королеве знать было незачем. Достаточно и того, что добродетельная герцогиня Анжуйская в каждый свой приезд очень ловко управлялась этими постелями, через посредников изгоняя оттуда одних – уже не нужных – и подкладывая других, для чего-то на сей момент надобных. В итоге уже через год по коридорам Лувра ходили, весьма довольные: личный секретарь короля, его же врач, Великий сокольничий двора, Великий шталмейстер и многие другие, кто тоже поразил бы парижских ювелиров обилием драгоценных безделушек, деланных ими когда-то для герцогини Анжуйской.
– При дворе? – переспросила мадам Мари. – Что может быть нового при дворе? Королю стало лучше, и королева снова беременна. Луи Орлеанский был почти безутешен после кончины мадемуазель д Энгиен, но теперь успокоился…
– Она умерла? – удивленно вскинула брови герцогиня.
– Увы – да.
– Отчего же? Не помню, чтобы она болела.
Герцогиня Мари еле заметно улыбнулась.
– Говорят, что отравили, но мне не верится. Кому могла помешать эта мадемуазель?
Женщины переглянулись, понимая друг друга без слов, и мадам Иоланда бросила презрительный взгляд на серебряное настольное распятие, присланное ей королевой по случаю рождения сына.
– А что стало с ребенком? – спросила она. – Кажется, у мадемуазель
