докладывай, продолжай, – обратился Ефимий Васильевич к жене весело.
– Да. Так батюшек сослужащих. Отца протопопа…
– Хорошо. Это наш главный елецкий батюшка; сердечный, святой жизни человек, – заметил Ефимий Васильевич, обращаясь к монаху.
– Отец Николай из Успения и дьякон тоже оттуда.
– Ну, это народ того… ну, да ничего, тоже духовный чин имеют.
– Иеромонах Софроний и приезжий иеромонах из далека… Может отец Стефан его знает?
– Нет, нет, не знаю, – поспешил отец Стефан.
– Да ты же, отче, не слыхал, кто именно, – рассмеялся хозяин, – может и знаешь.
Груша тоже засмеялась, монах несколько сконфузился, однако тоже засмеялся и видя, что хозяин опять подливает, заметил:
– Ведь этак я и настоятеля своего не узнаю.
– Ничего, отче, после долгого пути и пред трудною дорогою. У нас это не называется пить – это что? Малость одна. Ну, – обратился он к Демьяновне, – докладывай дальше.
– Да. Так вот этот приезжий отец Арсений; со сбором, говорит, из краев, где Гроб Господень; из азиатских, говорит, стран; а сам гречин родом и православный; он у нас денька два погостил, а теперь у отца архимандрита в монастыре проживает. Суровый такой; все, говорит, нас заедают, и турки, и латинцы, и многое такое говорит, а глаза так и сверкают, а деток все ласкает, дай, говорит, вам Господь в Цареграде свои палаты строить, а в Святой земле христианские песни Господу-Богу воссылать. Груше все рассказывал про разные святыни; мы его со всякою ласкою принимали, особенно Груша.
– Потому что он скорбит, – как бы оправдывалась Груша, – скорбит духом, сердечный…
– Хорошо, хорошо, милая, – одобрительно говорил Ефимий Васильевич, – странника надо принять, а скорбящего утешить. Вы хорошие у меня хозяйки. А кто же еще будет?
– Еще Кутлаев…
– Это богатый. Новокрещенный татарин, важный человек у нас в Ельце.
– Будет еще, – продолжала Демьяновна, – сотник казацкий Корка…
– Ну, молодцы, молодцы, распоряжаться умеете, что и говорить!..
С этими словами хозяин встал, и обратившись к иконам, стал широко креститься и низко кланяться, монах поспешно поднялся за ним и, крестясь, зашептал: "докса патри ке", затем поблагодарил хозяев.
– А можно спросить тебя, отче, – несколько стесняясь, начал Ефимий Васильевич, – что это ты часто во время крестного знамения произносишь: "докса патри ке", а дальше не расслышу.
– Ке юио, ке агио Пневмати. Это по-русски будет: Слава Отцу и Сыну и святому Духу.
– Я так и думал, что это молитва какая, ведь религия у нас и молитвы одинаковы.
– Одна, конечно, одна.
Затем монаху отвели особое помещение, в виду того, что он на ночь, может быть, захочет на молитве постоять. Оставшись один, он тяжело опустился на постель и закрыв усталые глаза, задремал. Его светлые волосы рассыпались по подушке, а на губах скользила беспечная улыбка молодости.
II
На
