style="font-size:15px;"> Саттри вымыл руки и вышел мимо автоматов китайского бильярда в рашперную. Занял табурет и рассмотрел меню. Официантка стояла, пристукивая карандашиком по блокнотику талонов в руке.
Саттри поднял голову. Жареный сыр и кофе.
Она записывала. Он смотрел.
Она оторвала талон, положила его лицом вниз на мраморную стойку и отошла. Он смотрел на очертания ее нижнего белья под тонкой белой формой. В глубине кафе средь лязга исходившей паром кухонной утвари трудился молодой черный. Саттри потер глаза.
Она пришла с кофе, стукнув, поставила его, и кофе выплеснулся через край розовой пластмассовой чашки, затопив блюдце. Он вылил обратно и отхлебнул. Едкость горелых носков. Она вернулась с салфеткой, ложечкой. Ее пухлый палец сдавливало кольцо золотых флердоранжей. Он еще разок отхлебнул кофе. Через несколько минут она пришла с сэндвичем. Первый клин его он с минуту подержал у носа, густой аромат тоста, масла и тающего сыра. Откусил полный рот, втянул пикуль с зубочистки и прикрыл глаза, жуя.
Доев, вытащил из кармана квортер, положил его на стойку и встал. Она за ним наблюдала из-за кофейного титана.
Еще кофе хотите? спросила она.
Нет, спасибо.
Приходите еще, сказал она.
Саттри толкнул дверь плечом, не вынимая одну руку из кармана, а другой работая зубочисткой. С ближайшей скамьи поднялось лицо, глянуло на него сонно и опустилось вновь.
Он прошел по Веселой улице, замедляя шаг у витрин, у изысканных товаров, хранимых в стекле. Медленно проехала полицейская синеглазка. Он двинулся дальше, краем глаза следя за тем, как они следят. Мимо «Вудраффа», «Кларка-и-Джоунза», театров. Перекрестки опустели от своих торговцев новостями, и на ветру мотался мусор. Он дошел до конца городка и вышел на мост, руки положил на прохладный железный поручень и посмотрел на реку внизу. В черной вихрящейся воде, как горящие молебщики на цепи, подрагивали мостовые огни, а вдоль речного фасада через пепельные поля осоки надвигался серый туман и зарывался дальше среди жилищ. Он сложил руки на перилах. Подале смутно высвечивалась усыпанная хижинами пустошь. Домишки из дров, огороды руты. Лоскуты крыш, скошенных под бледно-голубыми конусами фонарного света, где ошалевшими петлями взмывают мотыльки. Грядки кукурузы, кривые распаханные угодья в мертвых пространствах, выкроенных стройкой и нуждой, как жизни темных и озлобленных землепашцев, кому этот скудный урожай достается в долю от всех владений широкой земли.
Мелко заплескал дождик, холодом по руке ему. Ниже по реке обратные прибрежные течения, гонимые в урезанном свете волна за волной, словно серебристые мальки. Упасть сквозь тьму в темноту. Побарахтаться в этих мутных и фекальных глубинах, где тут верх. Пока легкие не всосут бурые стоки и чудны́е огоньки не спустятся вдоль последних коридоров мозга, маленькие сторожа, кому узреть, что все спокойно
