читать Жития Святых на этот день. Каждый наш кусок сопровождают чудесные слова, напоминая о том, что пища здесь не только для тела. Давешний старец на костылях быстро заканчивает трапезу, подходит к чтецу, становится чуть позади и напряженно слушает, иногда грустно покачивая головой. Потом, по звону колокольчика, берем щепоть освященного колива и, перекрестившись, едим. Обед кончился. Последний звонок колокольчика, чтение прекращается, и чтец произносит благодарственную молитву. («Бысть чрево твое святая трапеза, имущая небеснаго хлеба…») После благословения игумена мы пропускаем его к дверям. Сейчас он стоит там, а мимо проходят смиренной колонной монахи, потом гости, каждого он осеняет крестным знамением. Наконец последним, поблагодарив Господа, уходит и он в свою келью.
Радостный аскетизм
Широкая терраса над буйными садами. Среди садов разбросаны накренившиеся хижины, купола, заросшие плющом, крепкие четырехэтажные дома с окнами без стекол, малюсенькие светлые церквушки. Все это, как и вода, спускается с гор на равнину – на площадь, посреди которой стоит широкий, приземистый храм, окруженный разновеликими строениями. Дальше лесистая местность снова постепенно снижается, крыши все реже, лишь иногда, то здесь, то там, пробиваются сквозь зелень. Последняя крыша виднеется на холмах, за которыми крутой склон к морю, поросший низкими дубами и каштанами, в километре отсюда, от зарослей дикого винограда, где мы сидим и любуемся отдаленной вечерней игрой моря, ветра и отблесков на водной глади.
Справа кутается в туман могучая вершина Афона, отбрасывая густеющую тень на склоны гор, утопающих в непроглядном мраке едва угадываемых волн.
Стоим друг против друга – дом и я. Дом подперт, как костылями, укреплен как попало, выглядит заброшено. Я недоумеваю: звать или не звать хозяина. Все-таки решаюсь произнести святогорскую молитву-зов. Молитва всегда полезна.
Ответ получается молниеносным, по-детски радостным, игристым и певучим: – Ами-и-инь! – В дверях появляется худощавый, высокий старик. Весь вид его, как и это «ами-и-инь» – веселие и неожиданность. Голова его через монашескую скуфью перевязана чем-то вроде полотенца или платка с толстым узлом впереди надо лбом; рукава подрясника обрезаны до локтей, а сам подрясник – до колен, но так, как будто не ножницами, а топором, наспех: лохмотья висят во все стороны. Глаза его живые и пронизывающие, но не испытывающие: больше смотрят перед собой, в землю.
В доме, сразу возле входа, налево – пахнущая ладаном церквушка. Хозяин сразу вводит меня туда, чтобы я поклонился. По меркам келиотских церквей она необычно богато украшена живописью, правда, немного неуклюжего барочного письма. На иконостасе или прикрепленные к лампадам, или повешенные куда попало повсюду висят стеклянные разноцветные шарики, такие, какими украшают новогоднюю елку. Впервые вижу что-то подобное. Сотни безделушек разбросаны повсюду. На стульях в полном беспорядке огарки свеч, фитильки и поплавки для лампад, уголь для кадила, коробочки с ладаном, много зажигалок (большинство которых,
