под нами, между елями, иногда видим, как что-то движется, потом скрывается от взгляда, тихо, осторожно спускается по крутой тропе. Впереди один монах в серо-черном, за ним на коротком поводе мул, а потом и второй монах, который тоже за собой тянет своего мула. Он-то и кричит. Теперь они точно под нами, слышен каждый шаг по камням. Монах громко кричит: «Айде, айде (давай, давай)», – а потом намного тише, успокаивающе: «Не бойся, маленький, ничего, ничего…»
Они прошли под самую скалу, тропинка параллельно с ней шустро ныряет вглубь. Они идут еще медленнее, почти ползут. Мул испуганно ревет все чаще и чаще. Стариковский голос монаха все чаще повторяет: «Не бойся, маленький, не бойся». И громко: «Пресвятая Богородице, помоги нам!» Вопль этот, из глубины души, предназначен и для самого монаха, чтобы поддержать его, и для животного, чтобы его успокоить, и, конечно, для самой Пресвятой. Пять, шесть, десять раз, громко, уверенно. Как Ей не слышать его, как не услышать? Мой спутешественник и я обмениваемся веселыми взглядами, улыбаемся.
Топот шагов начинает удаляться. Уже сто пятьдесят, двести метров от нас. Монах начинает, все еще громко, но как-то нараспев, в привычном ритме молитву. Смотрим на часы. Читает девятый час, сейчас начнет вечернее. Эти греки все знают наизусть. Голос стал звонким, мелодия типична для чтения псалмов. Подобным ритмом и подобным распевом и индусы читают свои молитвы. Восток. В начале строки подъем, потом горизонтальное бормотание, в конце, как удар. И опять. И опять.
– Дошел до «Славы», вот-вот закончит молитву, – говорит мой спутешественник, довольный, я бы сказал, даже с облегчением. Старцы и животные зашли за другую сторону скалы, мы их больше не услышим. Вот, такие они. Эта порода еще встречается. Святогорец, лес и животные – и Богородица.
Мы покидаем суденышко и идем в гору отдельно от остальных: бодрый старичок лет семидесяти, одетый в дорожную рясу, с платком под камилавкой, и я, не готовый к блужданию по афонским тропам без указателей. Единственное, о чем мы смогли договориться – это то, что нам по пути. Мой спутник несет торбу, полную грубых шерстяных рубашек. Одну из них он оставляет на перекрестке дорог и рукой показывает мне, откуда за ней спустится монах. Солнце палит нещадно, и мы садимся под оливой отдохнуть. Ему хочется начать разговор, но наши возможности меньше нашего желания. Приходится прибегнуть к помощи рук, чтобы обменяться простейшими сведениями: кто откуда. Монах – из небольшого греческого скита, посвященного св. Пантелеймону. Идем дальше. Я вижу, как он срывает разные придорожные травинки, растирает пальцами, нюхает. Потом догадывается, о чем нам поговорить: держит травинку в руках и спрашивает: «А такая растет в Сербии?» Вопрос этот повторяется, когда мы проходим мимо кустов и деревьев. Отрицательные ответы его огорчают; чтобы утешить меня, он дарит мне ветку с дерева или куста. Зато, услышав подтверждение, он откровенно радуется, особенно, если я говорю, что таких растений у нас много. Для него, любящего все растущее, каждое мое подтверждение заполняет абстрактное пространство
