приходят в экстаз от Ницше и считают его «изысканным», так и не раскрыв ни одной его книги.
Дамы становились «бактериофилками» точно так же, как становятся почитательницами Ницше. Без особых причин, из снобизма.
Однако в восхищении этих женщин Прока крылся не только снобизм. Ученый не был, подобно автору «Заратустры», далекой фигурой, «горящей в огне собственной мысли», страстным адептом этики индивидуализма, сверхчеловеком, усиленно растящим жизненную энергию и стремящимся создать новую нравственность на основе концепции воли. Прока был существом зримым, осязаемым, которому даже не было нужды работать ученым, чтобы волновать сердца. А они бились сильнее оттого, что он, казалось, был равнодушен к намекам, которые ему делали.
Его последняя книга «Клетки фагоцитов» (700 страниц форматом в одну восьмую листа, с цветными таблицами) стала популярна, как какой-нибудь приключенческий роман. Первое издание раскупили за две недели, и, к огромному удивлению издателя, пришлось делать дополнительный тираж. Никогда еще научный труд не расходился столь быстро.
Стало хорошим тоном иметь том «Клеток фагоцитов» на столе в своей гостиной и держать портрет автора на пианино.
Если бы Марсьяль Прока не был скромником, он мог бы заполучить самых решительных своих поклонниц, тех, кто приходил к нему с просьбой надписать книгу. И заполучить одну за другой. Ведь перед визитом взволнованные девушки всегда присылали записку, которая не оставляла никаких сомнений в намерениях отправительницы. Но Прока, воспитанный в скромной обстановке (отец его был простым оптиком в округе Сен-Дени), чувствовал себя неловко в присутствии светской дамы. Он всегда подчеркнуто прохладно себя вел, но под безразличием этим все же крылось большое волнение.
«Я, должно быть, – говорил он часто, – выгляжу глупцом в глазах женщин. Но что поделать, это сильнее меня. Я мало бывал в свете и вырос дикарем…».
Если в Сорбонне, с флаконами в руках, он чувствовал себя уверенно, победителем и хозяином положения, то дома, в квартире на улице Суффло, он был робок и неловок. Ему было бы достаточно намека, чтобы получить поцелуй, но Прока едва осмеливался дотронуться до руки и, кажется, даже не замечал, как сильно впивались в его ладонь дрожащие женские пальчики.
Эта застенчивость, которую приняли за равнодушие, в итоге породила сплетни.
Очень скоро его поклонницы начали думать, что у них есть соперница.
Если во время лекции Прока часто поворачивался к какой-нибудь брюнетке или улыбался, глядя на некую блондинку, в несчастную тут же впивались взглядами, полными ненависти. Взволнованные «бактериофилки» цедили сквозь ровные зубки: «Вон та!».
Они внимательно изучали ту, которую считали фавориткой профессора. Саркастичные улыбочки появлялись на губах, а после лекций при виде нее в коридорах раздавалось
