бухарских мулл, чванясь богатством и могуществом своих отцов, учились мало и небрежно, воспитывались плохо, вырастали бездельниками, гуляками и развратниками. Это не мешало им, пользуясь именами своих отцов,.получать высокие чины, доходные должности и все свои проступки и промахи покрывать отцовскими заслугами. О таких махдумах бухарские остряки сложили много издевательских анекдотов и эпиграмм. Например:
Махдум из двухсот голов сахара сварен.
Знатоки, отведав, сказали: «Бездарен».
Или
При сотворении мира бог всесильный
Махдума сотворил из пены мыльной.
Среди таких знатных махдумов мало встречалось сколько-нибудь образованных людей. Нетрудно себе представить, какой редкостью среди них был Шарифджан-махдум.
Три раза в неделю, накануне дней, свободных от занятий в медресе, вечерами по вторникам, средам и четвергам в доме Шарифджана бывали поэты, знатоки и любители поэзии, искусные рассказчики анекдотов и различных историй, а иногда – певцы или учёные. Вместе с Абдулвахидом я прислуживал им и слушал их беседы и рассказы. Эти вечера стали для меня большой литературной школой, здесь завязались мои знакомства со многими поэтами того времени.
Я расскажу о некоторых из них.
Абдулмаджид Зуфунун был учеником Ахмада Дониша. Он был астрологом, но занимался поэзией, историей литературы, хорошо усвоил все те знания, которыми смог овладеть в схоластических бухарских медресе. Был он сведущ также в теории и практике нашей средневековой медицины. За его глубокие знания в разных науках он был прозван Зуфунуном, что означает «обладатель знаний».
Под влиянием Ахмада Дониша Зуфунун относился критически к бухарским нравам и особенно к эмиру и эмирскому двору, придворным и лжеучёным Бухары. Когда находились слушатели, он резко высказывал им всё о корыстолюбивых и бесчестных поступках этих высокопоставленных лиц.
Но многое в поступках и внешности Абдулмаджида напоминало сумасшедшего. Постоянно он засовывал руку себе под рубашку, высовывал её из ворота и чесал бороду или нос. Иногда же, с силой выдёргивал волосы из бороды или усов. Если случалось встретить его на улице, я всегда видел его в одиночестве – он любил ходить один; насупив брови, глядя себе под ноги, он задумчиво проходил, никого не замечая.
В погожие дни он приходил на берег водоёма Диванбеги, любимое место прогулок бухарцев того времени. Он садился на краю низенькой крыши одной из небольших парикмахерских и, пощипывая бороду высунутой из ворота рукой, поглядывал на гуляющих. Когда мимо проходил приятный ему человек, он подзывал его, сажал рядом с собой, разговаривал с ним. Когда ему казалось, что интересная тема исчерпана, он заявлял собеседнику:
– Ладно. Ступайте! До свидания.
Без приглашения никто не решался подойти к нему. Его тёмное лицо, заросшее всклокоченной седой бородой, с гневным, огнемечущим взглядом из-под хмурых, густых бровей
