style="font-size:15px;"> – Доброе утречко, – сказала я, подходя. – Батюшка, кто именно из этих господ хотел со мной разговаривать?
– Цветик, – сказал отец с очень явственной мукой в голосе, – вот этот господин – медик Ордена, он хотел бы освидетельствовать… твою ручку… а святой наставник желает убедиться, что ты… добронравная девица.
Я сдёрнула муфту с руки и сунула ладонь медику под нос, так что он отшатнулся.
– Да, – сказала я. – Клешня. За это меня полагается убить, святой наставник?
И этот дёрнулся. А старший из жандармов проблеял:
– Вообще-то, по закону некроманту полагается ошейник и заключение за осквернение могил, а костёр – за убийство…
– Ну так вот, – сказала я. – Я никого не убивала, могил не оскверняю. Позволите мне удалиться, прекрасные мессиры?
– Ульнарная димелия, – сказал медик, показав на мою руку. – Клеймо.
– Я забыла спросить у вас, можно ли мне с ним родиться, – сказала я.
– Нехорошо быть такой злюкой, Карла, – сказал дедушка.
– Нехорошо рассматривать порядочную девицу, как пойманную зверюшку, – огрызнулась я. – А если кому-то противно на меня смотреть, то я и не заставляю. Я не люблю чужих и не мозолю людям глаза.
– Она натравила демона на моего сына, – ляпнула тётка.
– Чушь и ложь, – сказала я. Мне было брезгливо до тошноты.
– Ваш сын жив? – спросил наставник. – Ну так девица права: если жив, то и впрямь это ложь.
– Она общается с мёртвыми, – сказала тётка.
– С крабами, – сказала я. – С мёртвыми крабами. И чайками. Чучела делаю. И что? Мессир офицер, это запрещено?
– Мессиры, – сказал отец, – моя девочка никому не делает зла. Она родилась с увечьем, но и только… ну да, она впрямь может двигать скелет чайки или сухого краба, но ведь это не грех…
– Вызывает мертвецов! – возразила тётка.
– Можно мне уйти? – спросила я. – Расспрашивайте тётю Амалию, она лучше меня знает, что я делаю. Она вам объяснит, как вызывают мертвецов или демонов, а мне нет до этого дела.
Но они меня ожидаемо не отпустили. И бабушка с дедушкой припомнили мне ночные отлучки и мокрые следы, дуэтом заявили, что я должна повиноваться, тётка истерила – и к отцу снова не прислушались. У моего отца никогда не хватало духа всерьёз спорить с дедушкой – и в этот раз не хватило. В итоге в кладовке для белья поп и медик рассматривали меня нагишом. Дар во мне стоял стеной огня, от ярости у меня горели щёки – но эти придурки на моё счастье решили, что это румянец девичьей стыдливости.
Прицепились к свежим порезам у меня на запястье. Как всегда бывает с такими ранами, они уже совсем затянулись, выглядели просто парой красных полосок – и я, не сморгнув, сказала, что разбила графин и порезалась стеклом. Они сомневались, но не сообразили, что ответить. Я смущала их – и даже, кажется, пугала. Они довольно неумело пытались сохранить лицо.
Вряд
