свою мулатку, посверкивавшую золотым зубом. Сенегальский сержант – хорошенькую блондинку. Боец-конголезец вышагивал со своей Маргаритой. И поющий Банджо, Банджо с белозубой усмешкой – ведет, увлекает музыку за собой…
Банджо главенствовало над прочими инструментами: милым, чарующим голоском укулеле, безупречной интонацией мандолины, чувственной звучностью гитары. И по выражению лица Банджо видно: он знает, что его инструмент – главный. Здешним или испанским неграм, обитателям вечно цветущих, вечно зеленых, вечно теплых Антильских островов, быть может, по душе полнозвучные гитарные переливы, а вот инструмент американского негра – банджо, и только банджо. Резкий, визгливый его голос – это крикливая музыка жизни американского негра, это громкое заявление: я здесь, я цел, я существую в самом нутре громаднейшей и беспокойнейшей цивилизации современности.
Пой, Банджо! Играй, Банджо! Даже я сам, главный над вами начальник, и то иду, шаг в шаг, не колеблясь, можно сказать, тем же путем, что и ты. Хей-хо, Банджо! Сыграй эту штуку!
В бар влетела стайка светлокожих шлюшек из Канавы. Сенегальские моряки. Мадагаскарские солдаты. Сутенеры с Мартиники. Сутенеры со всего света. Сутенеры из Африки. Моряки, которые пресытились морем. Работники, которым осточертело гнуть спину в доках и опротивели подачки, – все они теперь сутенеры. Чернокожие юноши, выросшие в буше или джунглях, у древесных корней, пытаются вести зыбкую жизнь отравленных орхидей – жизнь цивилизованного мира.
Танец тонкого, аспидно-черного мартиниканца с золотисто-коричневой арабкой воплощал в себе чистую чувственность. Рот его по-собачьи раззявился, и виден был высунутый кончик розового языка. Он танцует со своей девушкой, точно ящерица… Темно-коричневая ящерица, золотисто-коричневая ящерица…
Кофейного оттенка парень из Камеруна и шоколадного оттенка – из Дакара встали друг против друга, собираясь станцевать негритянский эротический танец. Приседая в коленях и покачивая головами, они двигались по кругу. Когда они готовы были уже соприкоснуться, тот малый, что помельче, вдруг развернулся и, приплясывая, двинулся прочь. Изящно, слов нет! Будто один – горный козел, а другой – козленок. Руки, ноги – всё танец!
Черная кожа распалена, черная кровь согрета вином жизни, музыкой жизни, любовью и потаенными смыслами жизни. Крепкий запах здоровых сильных тел, сгрудившихся в тесноте, источающих пот и волны жара.
И вдруг среди этого густого восторга заслышался рев, гомон, поднялась суматоха, – какой-то сенегалец, точно леопард, одним прыжком проложил себе путь в толпе танцующих, сгреб в охапку противника, боднул его прямо в лоб раз, другой, и еще раз, и наконец отпустил, а тот рухнул на пол, как поваленное дерево.
Хозяин выскочил из-за стойки. Точно при вавилонском столпотворении, зазвучали голоса на множестве наречий. Появились полицейские, и музыканты выскользнули на улицу, а за ними почти все мартиниканцы.
– Хе-хе-хе, – посмеивался Банджо. – А хороша музыка – вон и ребята французы в какой боевой
