случаю конференция екатерининских министров явно не поддержала Панина, но и протежирование Бестужевым саксонского кандидата на польский престол не увенчалась успехом. И всё же сообщения иностранных дипломатов свидетельствуют, что Бестужев утрачивал позиции. В раздражении старый дипломат в беседе с английским послом позволил себе открыто выказать неодобрение действий российского двора и уведомил собеседника о вскрытии его корреспонденции[109]. Австрийскому же дипломату он демонстрировал свою переписку с Екатериной в качестве доказательства своего прочного положения при дворе и во хмелю заявил ему, что больше ценит союз с Англией[110].
Бестужев поделился с Мерси информацией о намерении императрицы выдвинуть на польский престол кандидатуру Станислава Понятовского, рассказал о переговорах с Пруссией, а заодно сообщил о переводах Екатериной денег за границу. После отъезда Мерси бывший канцлер продолжил с ним переписку, на основании которой австрийский дипломат не только действовал в поддержку саксонского курфюрста, но и предполагал возможность переворота в самой России в пользу свергнутого в 1741 году и заточённого в Шлиссельбургской крепости императора Ивана Антоновича[111].
Однако второй раз войти в ту же реку не дано; вернуть себе прежнее могущество, которым он обладал в 1740-е годы, Бестужев не смог – иная политическая атмосфера не дала возможности тайно осуществить комбинацию с браком Екатерины. Впрочем, в этом был повинен и сам кандидат в мужья императрицы. Дипломаты дружно отмечали его неспособность и нежелание вникать в дела, на что жаловался и Бестужев. Фаворит не знал французского языка, хотя и пытался им овладеть и позднее мог даже вставить в письмо пару строк по-французски; но послания владетельным особам от его имени писала сама Екатерина, признававшаяся Вольтеру, что её любимец не в состоянии оценить изящество французских стихов. Остаётся, правда, неясным, кто же во время путешествия по Волге в 1767 году переводил за Орлова на русский тринадцатую главу романа французского писателя Жана Мармонтеля[112]…
Орлов, тушевавшийся в изысканном придворном кругу, предпочитал ему весёлое общество, где можно было «куликнуть» при спуске на воду яхты или отправиться на охоту с собаками и при случае похвастаться охотничьими подвигами – «как он там убил медведя и принял его сам на рогатину»[113]. В высшем свете его насмешливо называли «кулачным бойцом» и, кажется, считали человеком недалёким – настолько, что член Придворной конторы Антон Вальтер позволил себе пообещать ему за содействие какую-то «серебряную позолоченную вещь»; тут уж Григорий не выдержал и официально обратился в Сенат с жалобой на наглого чиновника[114].
Не давалось Орлову и искусство политической интриги. При обсуждении кандидатуры Понятовского на польский трон он сначала обложил своего предшественника в сердце императрицы «ругательными именами», а затем признался ей, что сделал это с подачи
См.: Дипломатическая переписка английских послов и посланников при русском дворе с 1762 по 1769 г. включительно // Сборник РИО. Т. 12. СПб., 1873. С. 85, 89.
См.: Донесения графа Мерси д’Аржанто императрице Марии-Терезии и государственному канцлеру графу Кауницу-Ритбергу с 24 июля 1762 г. по 4 января 1764 г. С. 183, 480.
См.: Дипломатическая переписка прусских посланников при русском дворе. Донесения графа Сольмса Фридриху II и ответы короля, 1763 по 1766 г. С. 238; Донесения графа Мерси д’Аржанто императрице Марии-Терезии и государственному канцлеру графу Кауницу-Ритбергу с 24 июля 1762 г. по 4 января 1764 г. С. 664;
См.: Бумаги императрицы Екатерины II, хранящиеся в Государственном архиве Министерства иностранных дел // Сборник РИО. Т. 13. СПб., 1874. С. 140, 141, 393.
См.:
См.: Сборник биографий кавалергардов. Т. 2. С. 24; Сенатский архив. Т. 14. С. 163.
