что они не в своём уме и она разрешила старшей дочери жить там только потому, что Грета почти совершеннолетняя и может решать сама. Почему же теперь она передумала?
– Почему? – прошептала я, но ответа не получила. Да она на меня даже не взглянула! Мои руки сжались в кулаки, ушибы разболелись.
– Я уже не ребёнок, понимаешь, мама? И ты не можешь просто так оправить меня к каким-то родственникам!
Она прижала мобильный телефон к уху.
– А давай ты пока переоденешься в сухое? – предложила она, по-прежнему не глядя на меня. – Подумать только, поехала на велосипеде в такой дождь! Я бы забрала тебя из больницы, если бы ты позвонила.
Я гладила своё перевязанное и теперь снова неприятно запульсировавшее запястье и боролась с порывом схватить её телефон и отключить звонок.
– Ничего, я справилась. И я, конечно, не собираюсь…
В этот момент кто-то ответил на другом конце линии. Мама с облегчением выдохнула.
– Я звоню насчёт Офелии, – сказала она, не обращая внимания на мои протесты. – Приезжайте как можно скорее.
Я поняла, что, должно быть, окончательно сошла с ума, когда спустя несколько часов вылезала из парижского канализационного люка следом за сумасшедшей старухой. А ведь я была полна решимости противостоять маме, непонятно зачем позвонившей родственникам. Однако сейчас я сосредоточенно ставила ноги одну за другой на ступеньки ржавой лестницы, в то время как моя мама, дома, в Берлине, отправляла в школу уведомление о том, что я буду учиться дома до дальнейших распоряжений. Над головой я различила лоскуток тёмного ночного неба и переливающийся тюрбан двоюродной бабушки Бланш.
– Скорее, Офелия. Мы опаздываем, – напомнила она. Даже когда она говорила шёпотом, как сейчас, – видимо, в этой стране лучше не попадаться на глаза посторонним, разгуливая по канализации, – в её голосе всё равно звучала французская певучесть.
– Знаю, – прошептала я в ответ и поправила за спиной объёмистый походный рюкзак. В том, что нам приходилось спешить, конечно же, виновата я, как всегда. Но на этот раз это произошло не только из-за моего проклятия непунктуальности. Ситуация сложилась совершенно абсурдная, и я в замешательстве двигалась ещё медленнее, чем обычно. Кроме того, верхняя ступенька прогнившей лестницы была такой скользкой от осенних листьев, что когда я, наконец, добралась до вершины, то начала безотчётно пошатываться. На мгновение я даже потеряла равновесие и чуть не рухнула обратно в шахту канализации.
Однако рука моего двоюродного деда, который первым из нас троих вскочил на ноги, поймала меня в последний момент и дёрнула назад.
– Оп-ля! – пробормотал Жак.
(Они с Бланш без лишних церемоний просили называть себя дядей и тётей.)
Тем временем тётя Бланш направила фонарик мне прямо в лицо. Щурясь от яркого света, я пыталась понять, где мы оказались. Но разобрать удалось всего лишь очертания какого-то заднего двора.
– Разве ты не упоминала
