видела и черты его настоящего отца, но как-то неопределенно, неясно. И нос вроде бы ничей, и глаза чужие, а проскальзывает что-то в нем иногда, то ли опущенные уголки губ, то ли нахмуренность, то ли…
Шмель заорал ей в лицо, и она через силу прижала маленькую темную голову к груди. Подкинула сына на коленях, пытаясь качнуть, промычала что-то вроде извечного «а-а-а». Шмель задергался в руках.
– Ты его покормил? – вставила Кристина, когда Шмель чуть хватанул воздуха широким ртом.
– Покормил, марлю новую положил, укачал. Капризничает, по мамке соскучился. Пообщаетесь хоть.
– Я устала. – Кристина поднялась.
В ее комнате никогда не бывало темно – дрожал чуть голубоватый, холодный свет уличного фонаря, раскачивался от кроватки к дивану. Вроде живут высоко, но свет этот сводил Кристину с ума. Она задергивала шторы и пряталась под подушку, но чудилось, что свет беззастенчиво и нагло высвечивает ее, скрюченную, на матрасе, выставляет всем напоказ. Шторы, тюль и планка на окно не помогали, свет будто бы пробивался сквозь стену и мешал ей спать.
Кристина закинула Шмеля в кроватку, торопливо и пусто погладила его по голове, даже чмокнула в воздух над макушкой. Шмель, хоть и маленький, не был дураком – материнскую вымученную ласку не замечал, хватался за пластиковые перила, тянулся. Кристина в очередной раз с ужасом подумала, что будет, когда Шмель научится выбираться из кроватки, побежит следом, заканючит, а она и тогда ничего не сможет ему дать.
Даже уличного света хватало, чтобы разглядеть багрово-мокрый блин вместо Шмелиного лица.
Кристина сбежала. Крепко закрыла за собой дверь, чтобы крики остались в комнате. Хорошо еще, что третья их соседка, с которой Юра и Кристина снимали квартиру, на время переехала к подруге, – они снова поцапались с Кристиной почти до крови и поклялись, что жить вместе не будут. Яна, с которой Юра пытался выстроить какие-то немощные отношения – то расставался, то встречался исключительно ради постели, – выдала им напоследок, что слишком добра и не будет выгонять безмозглую Кристину с приплодом на мороз, а потому уйдет сама.
Но все знали, что она остынет и вернется. И снова будет вычерпывать чайной ложечкой Кристине мозг, почему это у нее такой шумный ребенок и когда все эти вопли прекратятся.
Юра заканчивал накрывать на стол:
– Успокоила бы хоть, покачала. Может, животик болит.
– Детей нельзя приучать к рукам, – буркнула Кристина, отщипывая хлебный мякиш. – Балованный вырастет.
– Это ему точно не грозит.
Ударило упреком, и Кристина заела его тремя макаронными рожками с кислым кетчупом. Юра смутился, кинулся наливать ей чай. В комнате поутихло. Шмель, может, и всхлипывал себе под нос, но почти успокоился, а это значит, что он скоро уснет. Все Кристина делала правильно. Он накормлен, он поиграл с Юрой, у него все в порядке.
Не такая уж она и плохая мать.
Да?
Юра присел напротив, вяло подковырнул
