Как в парке! – воскликнула Лёка.
– Не, в парке хуже, там лавочки железные – хохотнул Артём.
Так, хоть они ещё не были парой, у них появилось «своё» место. В каждый период оно было разным. Летом, в редкие жаркие недели это был прохладный зелёный островок, и под куполом ивы можно было часами болтать, присев на поваленное дерево. Осенью она служила огромным зонтом, а подойдя к спуску на самый берег озера, можно было залюбоваться кромкой ельника на другом берегу, от разноцветия которого захватывало дух. До золотистых сопок, казалось, рукой подать. Зимой к иве можно было пробраться, лишь проторив рукотворную дорожку в сугробах. А весной ива являла собой саму жизнь – она распускала почки под музыку ручейков, одеваясь потихоньку в зелёный шифон. Здесь Артём впервые попробовал поближе подобраться к этой немногословной закрытой девочке.
– Открытку напишешь? – тихо спросил он в один из вечеров после долгой паузы. – Я завтра в командировку на Урал.
Она с минуту молчала.
– Давай… Только до завтра уже не успею, её же ещё купить надо, а сейчас все закрыто.
– Ну, напиши письмо, конверт одолжу – улыбнулся он.
Лёка опустила голову. Артём терпеливо ждал, не торопя.
– Нечего писать…
– Надо… уметь прощать.
– А если оно не нужно, моё прощение? В этот вечер впервые с того дня, как за ней в последний день захлопнулась дверь родительской квартиры на пятом этаже, она смогла говорить о своей боли. Она рассказала о своем детстве, об особенностях воспитания, о характерных отличиях своего родителя.
– Он мог вскипеть за одну секунду, и к этому никогда не будешь готов. И эти вспышки были похожи на приступы страшной болезни. Он даже внешне менялся и, кажется, забывал половину русских слов. Были какие-то… Неологизмы.
– А мама?
– Мама… Она, в конце концов, подчинилась заведенному миропорядку. Ну, покричит, ну помашет руками – так не всегда же. А так – и муж, и по совместительству не пьет – не курит…
– Хлестко…
– Как есть… было
– И ты никогда не изменишь свою позицию?
– Не знаю. Я не Господь Бог…
Артём все глубже проникался этой привязанностью и пытался запретить себе увязнуть окончательно. Это было парадоксально. Она несовершеннолетняя, да к тому же, сестра. Неважно, что названная. Влюбиться в семнадцатилетнего подростка – это же черт знает что такое! В свои двадцать два он заматерел, да и, собственно, ребенком он давно не смотрелся. А после армии полюбил качалку, борьбу. Да и в остальном – спиртным особо не увлекался, не курил – двухметровый здоровяк не внушал желания попросить сигарету в темном переулке. Рядом с Лёкой он производил впечатление льва с котёнком.
А она со своей
