наших сыновей на смерть?! Боишься, что порченый тебя в нору утащит?!
Речи женщины были полны грубости и откровенных насмешек. Неудивительно – с уст человека, лишенного надежды, могли сорваться и не такие вольности. Когда Ульма умолкла, и в зале стало слышно только шипение факелов и завывание ветра снаружи, Харси набрал в грудь воздух и поднял на нее глаза.
Неподдельная печаль на лице его выдавала чувства без слов – вести об утратах он всегда переносил тяжело, особенно после трагической гибели жены и единственного сына шесть лет назад во время ледохода. Тогда что-то в нем оборвалось, будто лопнула одна из струн, связывающих дух его с этим миром. Нет сомнений, что и сейчас он вспоминал о них.
И именно в такие редкие моменты Феор чувствовал, что Харси мог бы стать достойным князем, если развить и вывести на первый план в нем эту часть характера – показать мужа заботливого, решительного, честного и справедливого.
– Скорблю вместе с тобой, Ульма. Твои защитники – настоящие герои, что достойно послужили Дому, и подвиги их не забудут в веках. Назови же их имена, дабы мы восславили доблесть сынов твоих, мужа и отца. Знай, что не держу я зла на тебя за обидные слова, – сказал регент, постаравшись придать голосу мягкость.
Женщина горделиво задрала нос, но не ответила, и он продолжил:
– Помню, как в двенадцать лет я пошел с дядей на соседний двор, ибо там зажгли сигнальный костер. Отца к тому времени уже схоронили, так что смерть я познал рано. Мы шли в первых рядах, не прячась за спинами и не тушуясь. Там, в тумане, я впервые встретил ее лицом к лицу так близко, как никогда раньше. Нельзя забыть эти горящие ледяные глаза, – Харси невесело хмыкнул, вновь вернувшись мыслями в детство. – Тогда я выжил чудом, меня оттащил в сторону какой-то пастух. А вот дядю не уберегли, и с тех пор почти тридцать лет на поясе моем ножны. Едва ли не каждую неделю кто-то погибал, а место его занимал другой. Поверь, я понимаю тебя, ведь я тоже потерял почти всю семью. И не по своей воле, но по воле брата я стал князем-регентом. Бремя это не позволяет мне биться в строю, как раньше.
Харси сделал небольшую паузу, обвел взглядом присутствующих. Люди молчали.
– Но ты права, недостойно князя сидеть взаперти, пока другие держат щиты. Обещаю, что не позволю скитальцевой своре свободно разгуливать по нашим землям. Я сам отправлюсь в Южную четверть и оттесню врага до самых границ, а что касается змея – того чудовища, погубившего Шелковицу – мы выследим и прорубим чешую его, какой бы крепкой она не оказалась.
Регент поднял руку открытой ладонью над плечом, закрепляя слово клятвой.
– Чего стоит твоя скорбь? Разве она вернет их? – с отчаянием воскликнула Ульма. Глаза ее покраснели от бессонницы и неутешных слез. Она не слышала речей его, ибо слух притупило беспросветное горе.
Люди в толпе в смущении переглядывались, тихонько шептались, опускали головы.
Харси терпеливо отвечал:
– Не
