учреждений»[246]. Односторонний характер политических связей СССР делал его заложником международной конъюнктуры и внутренней политической жизни стран-партнеров и даже отдельных политиков. Так, государственный переворот в Литве, совершенный спустя три месяца после заключения с нею договора о дружбе, и приход к власти правительства таутининков во главе с трудноуправляемым националистом А.Вольдемарасом быстро показали советским руководителям, сколь рискован соблазн использования литовской карты.
Вынужденная односторонность советской политики отчасти компенсировалась дружественными отношениями с Турцией, до середины 30-гг. соглашавшейся играть роль младшего партнера СССР[247]. Культивирование отношений с Анкарой позволяло Москве нейтрализовывать потенциальную угрозу на южном европейском фланге и спокойно взирать на раздираемую клановой борьбой, слабую в военном и экономическом отношении Румынию[248]. Скверное управление бедной Бессарабией превращало ее в уязвимую, податливую для воздействия Советов область. В октябре 1924 г. (вслед за провалом венских переговоров и накануне принятия решений о свертывании «боевой и повстанческой работы» в Бессарабии) Москва и Харьков создали Молдавскую автономию с центром в Балте (Тирасполе), расположенной на пограничной «линии реки Днестр»[249]. Соседство с Румынией беспокоило советское руководство постольку, поскольку оставались в силе и развивались ее военно-политические контакты с союзницами (Польшей и Чехословакией) и великими державами (Великобританией и Францией), и потому предложения чехословацкого или польского посредничества для урегулирования взаимоотношений Москвы и Бухареста представлялись ему контрпродуктивными[250].
К концу первого десятилетия отношений Советов с окружающим миром вполне определился отказ России от Черноморской и Балканской ориентации предвоенного и военного времени, о лучшем хранителе Проливов, чем кемалистская Турция, думать пока не приходилось. Бывшие российские союзники и клиенты находились на периферии забот Кремля, и пророчества полпреда в Праге о том, что Чехословакия «раньше или позже станет нашим форпостом в Центральной Европе и на Балканах»[251] на протяжении 20-х гг. были лишены актуального смысла. Напротив, «балканизация» Северо-Восточной Европы после мировой войны, утрата стратегически важных рубежей на Балтике превратили этот регион в средоточие жизненно важных интересов Советской России. Если влияние в нем Польши могло быть уравновешено совместным сотрудничеством СССР с Германией (в частности, по поддержке Литвы), то предотвратить британское проникновение в Восточную Балтику Советский Союз был совершенно не в состоянии и потому находился в зависимости от доброй воли Лондона, которому приписывалось авторство плана, «направленного к тому, чтобы у нас на границе создать кольцо в целях окружения Советского Союза»[252]. Между тем, вовлеченность
Записка М.М. Литвинова Л.М. Кагановичу (копии членам Политбюро), 15.9.1931. – АВП РФ. Ф. 010. Оп. 4. П. 21. Д. 63. Л. 241.
«Дружба с СССР продолжает оставаться осью турецкой внешней политики, – заявлял в конце 20-х гг. премьер-министр Исмет-паша. – Ни с одной страной сближение Турции невозможно, если оно влечет за собой охлаждение СССР» (Запись беседы Я.З. Сурица с Исмет-пашой, 21.3.1928//ДВП СССР. T.XI. С.188). Руководство советской военной разведки не боялось докладывать: «на ближайший период времени военные конфликты между СССР и Турцией исключены; вполне возможно даже благожелательное отношение Турции к нам в случае военного нападения на СССР со стороны Англии и ее союзников» (Доклад Начальника IV Управления Штаба РККА о военной подготовке иностранных государств против СССР, [октябрь 1928 г.]. – РГВА. Ф. 7. Оп. 10. Д. 562. Л. 5). На заседании ИККИ Н.И. Бухарин допускал, что «в случае объявления нам войны» Турция «пойдет против империалистов в союзе с нами», а британский посол в Анкаре был «почти уверен», что ее министр иностранных дел сам является «членом 3-го Интернационала» (Объединенный Пленум ЦК и ЦКК ВКП(б) 29.7–9.8.1927. С.171. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 317; G. Clerk to L. Oliphant, letter, Angora, 15.5.1932. – PRO. FO/371/16322/N3443).
Анализируя различные аспекты внутреннего положения в Румынии, польский посланник в Бухаресте приходил к заключению: «Как союзница на случай опаснейшего кризиса она скорее явится бременем, нежели сумеет оказать эффективную помощь. Восемь лет назад, когда мы заключали союз, мыслилось, что оба государства представляет более или менее равную силу. Ныне оказалось, что их развитие пошло в противоположную сторону. За эти годы Румыния не нашла в себе достаточно внутренней силы, чтобы использовать гигантский успех, который ей обеспечили результаты великой войны. Сегодня она даже в минимальной степени не представляет того международного фактора, каким ей следовало быть в этой части Европы благодаря своему географическому положению и естественным богатствам» (Raport J. Szembeka do A. Zaleskiego, Bukareszt, 5.4.1928. – AAN. Sztab Główny. T.616/99. S. 65). Такого же мнения придерживался Ю. Пилсудский (Kaziemierz Świtalski. Diariusz 1919–1935. Warszawa, 1992. S.389).
Пo официальным данным, в 1929 г. «титульная нация» составляла 30 % ее полумилионного населения (Молдавская АССР//Малая советская энциклопедия. Т.5. М.,1930. С.310).
См. решения «О Румынии» от 28.3.1929 и «О Румынии и Турции» от 15.1.1931.
Письмо К.К. Юренева М.М. Литвинову, 3.1.1924. – РГАСПИ. Ф. 359. Оп. 1. Д. 8. Л. 170.
Из доклада председателя ЦИК Советов БССР на IV пленуме Минского городского совета, 7.5.1927//ДиМП. T.V. М., 1967. С.127. Наряду с соглашениями, действительно заключенными западными сопредельными странами, военная разведка числила (с оговоркой – «имеются сведения») «секретные соглашения военного характера Румынии, Латвии и Эстонии с Англией» и «секретное соглашение между Польшей и Англией» (Доклад Начальника Разведывательного Управления Штаба РККА о военной подготовке иностранных государств против СССР, [октябрь 1928 г.]. Л. 4).
