размышляет вслух: «Что ж, откладывать нет смысла, такой вот лако-мый кусок, просящий видом аппетитным, чтоб съел его, попробовал чуток. Поэтому ее я отпущу едва ли, такое бы себе я не простил, тем более, пока хмельной и смелости хватает, развязности, мне несвойственной, моря и океаны. Она ж, хоть и крупней меня, но есть в ней красота, и крупных форм объем я не умел ценить всегда, но вот пришел момент, разжечь костер, и сде-лав похотливый вид, атаковать видавших виды гейш, но разве я о ней. Ведь я мужик фольгированый, стучит во мне живое сердце, которому уж не указ пронзительный мулатки вскрик, испуг. Она идет в молчании, как будто на заклание, рабыня, ее имя.
– Хотел бы вам сказать, что я уйду сейчас, есть у меня дела. Вы разреши-те!?
Она вся внимание. Испуг в ее чертах, что не придет он больше. Спешит он успокоить:
– На час, не более. И если вы не прочь, зашел бы я на чай, что будет поч-ти ночью, и в праве вы ответить «нет», а вот мне неловко уговаривать.
– О, что вы, вся горю я. Нет, нет, нет, все хорошо, и буду ждать хоть ут-ром, хоть весь век. – сказала она вслух, а затем про себя: «Ах, знал бы он, насколько он желанен. Была бы моя воля, я б смогла без промедленья, здесь, средь парка вот у этого фонтана.»
Расстаются…
СЦЕНА ВТОРАЯ
Бегом, быстрей. Крики Железного человека из-за кулис. Он вбегает с че-моданами, за ним мулатка с дитем и Мексиканец, спокойно:
– Куда спешить, еще минутка есть, а если нет, то дерну я стоп-кран. Не-гоже так мужчинам суетиться. Этот же болван железный, каким движением сестру любимую очаровал, не знаю и до сих пор смирится не могу, ее люблю я братскою любовью. Пока не появился он, железный остолоп, и все пропа-ло, до этого она ж меня лишь только восхваляла, и я без восхвалений жить не мог, погладит, постирает, денег на дорогу даст, я в рае жил, пока она его же-ной не стала, дурака, колхозника, лоха, простолюдина в одном лице. Сейчас и я женат, но преданность сестры, в жене и не сыскать, жена строптива, а се-стра добра как мать, еще не скажешь ты, она уж угадала. Теперь же все мне вспять, и я делю с ним место в ее сердце. Она ж была слепа, не видя, что он не наш, что он железный, а любовь-то зла. Завязаны ее глаза, на них пелена, пропитана его речами. Чтоб ты заржавел, чурбан железный, сколько я желал, ты с сердцем нежным, баобаб, и пусть здоровы и умны вы, говорят, но мы все ж круче, мы из Рио-Гранде, мы есть мужчины и не умеем нежность мы дарить, мучачос, мачо, мучо – это мы, схватили и с огнем в глазах прижали, в глазах темнеет от желанья, мы слов любви не знаем, порвал бы словно. Сжимает кулаки, смотря на железного человека, улыбается, оголяя мелкие белые зубы на смуглом выжженном солнцем лице.
Мулатка спрашивает мужа:
– А будешь ли скучать по нам с дитем иль позабудешь?
– Конечно же, я сразу позвоню.
«С трудом, но верю почему-то, – говорит про себя, – твоему вранью.
– Ты провожать нас опоздал и это грустно.
– Не стоит вам грустить, я нарублю капусты к вашему приезду. И я же объяснял, что провожал друзей отца.
– Все правильно и все понятно, знаю я.
