Уэбб спросил, где меня взяли, сержант и скажи: «На митинге радикалов». Ну, и мистер Уэбб тут же и заявил, что знать меня не знает, даже имени моего не слыхал никогда. Вот тут-то меня в тюрьму и замели.
Нилсон опять включил плитку. Вновь забулькал кофе в кофейнике.
– Ты как пьяный, Джим. Что с тобой происходит?
– Не знаю. Словно умерло во мне что-то. И прошлое отлетело. Я перед тем, как сюда прийти, из меблирашек выписался, ушел. А ведь у меня еще неделя проживания оставалась оплаченной. Наплевать. Не хочу туда возвращаться. Хочу, чтоб с концами.
Нилсон доверху наполнил обе чашки.
– Послушай меня, Джим. Мне следует обрисовать тебе всю картину, чтобы ты уяснил себе, каково это – быть членом партии. Тебе дают право голосовать за каждое решение, но после того, как голосование проведено и решение принято, ты обязан ему подчиниться. Когда у нас есть деньги, мы нашим уполномоченным на местах по двадцать долларов выдаем на пропитание. Только не припомню, чтобы были у нас когда-нибудь деньги. Прибыв на место, ты будешь работать там наравне с местными, а партийная работа – это уж после рабочего дня. На круг выходит по шестнадцать-восемнадцать часов в сутки. И кормиться сам, чем сможешь. Выдюжишь, как тебе кажется?
– Выдюжу.
Легкими касаниями пальцев Нилсон пробежал по столу.
– Даже те, ради кого ты стараешься, в большинстве своем станут тебя ненавидеть. Ты это понимаешь?
– Понимаю.
– Так почему же тогда ты хочешь вступить в партию?
Трудный этот вопрос вызвал у Джима замешательство. Серые глаза его прищурились. Подумав, он сказал:
– В тюрьме сидели несколько партийцев. Они беседовали со мной. В моей жизни все всегда было так запутанно, такая сумятица… А в их жизни никакой сумятицы не было. Они работали, двигаясь к какой-то цели. Я тоже хочу работать, двигаясь к цели. Во мне словно умерло что-то. И я подумал, что так может получиться вновь ожить.
Нилсон кивнул:
– Понимаю. Ты чертовски прав. Понимаю. Сколько лет ты в школе проучился?
– В средней только год с лишним пробыл. Потом работать пошел.
– Но говоришь ты так, словно проучился подольше.
Джим улыбнулся:
– Я книжек много прочел. Мой старик был против того, чтобы я книжки читал. Говорил, из-за них я от своих совсем отобьюсь. А я все же читал. Однажды я в парке с одним человеком познакомился. Он стал для меня списки составлять, что прочесть следует. Ой, я читал и читал как проклятый. Там в списке Платон был с его «Республикой», и «Утопия», и Беллами, и Геродот, и Гиббон, и Маколей, и Карлейль, и Прескотт, и еще философы всякие, типа Спинозы и Гегеля с Кантом, и Ницше, и Шопенгауэр. Он даже «Капитал» меня заставил одолеть. Человек этот сам себя чудаком называл, говорил, что хочет представление иметь о вещах самых разных, чтобы ничего не принимать на веру. Вот и книги подбирал соответствующие.
Гарри Нилсон помолчал, потом сказал:
