проявления ревности, упрямства или нетерпения.
– Малыш, ты странно вёл себя с Гретой, единственным человеком, который может помочь тебе получить право на легальную жизнь в Бельгии. – Алла положила руки на колени скрещенных, безукоризненно стройных ног и спокойно взглянула мне в лицо. – Ты хоть понимаешь, что наделал? Объясни, что с тобой происходит? Твои мысли заняты чем угодно, но только не мной. Ты не любишь меня.
– Конечно, люблю, и мысли мои заняты тобой одной.
– Ты хоть понимаешь, что наделал?! – повторила Алла, теряя терпение. – Какой диагноз может тебе поставить врач, если ты молчишь, губишь всё своим идиотизмом и делаешь это за сто евро в час, не имея больничного страхования?
– Алла, прости меня, послушай, я ничего не погубил. Грета назначила мне ещё три встречи. Дело в том, что она сама заткнула мне рот в самом начале, – пытался защищаться я. – Я физически не могу сносить унижений от учёных тупиц, претендующих на интеллектуальное превосходство. Каждая жилка во мне напрягается, и из меня готова выстрелить какая-то пружина. Я едва сдержался.
– Мне остаётся только заплакать от радости и кинуться на шею настоящему мужчине? – Алла не скрывала больше своего раздражения и оттого раздражалась ещё больше.
– Эта Грета вцепилась в меня, как паук, и не отпускала целых два часа. Мне стало тошно от её старушечьего кривлянья и какого-то ведьмовского азарта, – сказал я и сразу почувствовал, что мне не стоило так говорить.
Алла принялась защищать Грету и делала это в агрессивной манере, оправдывая свою грубость тем, что желает меня спасти.
Я взял её за плечи и резко встряхнул:
– Алла, я панически боюсь таких яростных ссор. Они ведут к расставанию, которое я пытаюсь всеми силами предотвратить. И чем больше сил я к этому прилагаю, тем больше вероятности, что всё разрушится само собой.
– Зануда, какой же ты глупый зануда, – сказала Алла и мило сложила губы для поцелуя.
Следующим утром мне не пришлось долго сидеть в приёмной. Похоже, в стране отмечался какой-то праздник. В приёмной царила гнетущая тишина. Возле двери кабинета поблескивал хромированными колёсиками самокат Греты. На этот раз приёмная поразила меня своим жалким видом. Длинный, слишком узкий коридор, белые обои с черными следами обуви внизу за стульями. Стенные шкафы, которые я вчера принял за алюминиевые, на самом деле были сделаны из опилок и покрыты каким-то пластиком. Опилки со всей своей очевидностью проступали в местах оторванного пластика. Пластмассовые стулья эпатировали нищенским примитивизмом. Если даже частная практика и разрасталась, замахнувшись на многое, вкладывать средства в офисный интерьер, приняв в учет неприхотливость клиентуры заведения, здесь посчитали излишним.
Из полуоткрытой двери кабинета выглянуло круглое лицо адвоката в докторской шапочке и вместе с ним – половина объёмистого туловища в белом халате. На эмблеме, вышитой на нагрудном кармане халата, я прочитал:
