до этого возраста малышам лучше не давать». Склонная доверять профессионалам, я стала держать дочь в строгом теле. Прикорм, а затем и обычные приемы пищи – строго по времени и меню, утвержденному Всемирной организацией здравоохранения и всевозможными другими организациями, раздающими рекомендации.
Поначалу проблем не было. Я пользовалась незнанием ребенка в гастрономии, отсутствием вкусовых пристрастий и еще неразвитой речью. Но как только маленький человек научился произносить слова, первым после «мама» было утвердительное «дай!» и соответствующий жест руками в сторону сосиски. Кстати, у младшей дочери первое слово было и вовсе без церемониального обращения «мама» – а сразу: «Ням-ням!». Чтобы понятно было – не к кому обращается, а зачем.
Так содержание девочек в строгом теле спровоцировало развитие и моих речевых способностей: попробуй-ка объяснить годовасику, что бывает еда для взрослых, а бывает – для маленьких. И то, что поглощают родители с нескрываемым удовольствием, почему-то детям есть нельзя. Расти и жди, смотри и нюхай. Съешь в пять лет. Ну ладно. В три. «Мама! Сегодня был такой хороший день! Было так много подарков! Куклы, шарики, чай и торт!» – на этой фразе старшей дочери мне захотелось и смеяться, и плакать одновременно. Смеяться – потому что это прозвучало очень по-детски: искренне, восторженно. А плакать – потому что оказалось, что из-за гиперответственной «яжматери» (то есть меня) моему родному человечку так мало надо для детского счастья – не пупсов и воздушных шаров, а долгожданного запретного чая с тортом! И тогда мне пришлось побороться со своими внутренними всезнайкой и жадиной, натравив на них маму-пофигиста.
«В этом ты собираешься вести дочь в поликлинику?!» – неодобрительно спросила меня как-то раз мама. «Да, а что такого? Чистый же боди…» – недоумевала я. Мама-пофигист в одежде (в отличие от питания), мне действительно все равно, во что одеваться самой и одевать детей. Главное – чисто и опрятно. Все эти кружевные чепчики, розовые брючки в цвет кофточек, платьишки «на выход», как на школьный выпускной бал в 90-е, с юбкой, в которой легко может потеряться парочка детей, – это не мое.
Перед моими первыми родами моя мама, путешествующая по разным странам, перла детские вещи отовсюду, как некогда это делали челноки с Черкизовского рынка. Я все перестирала и перегладила на год вперед. Честно, каждую вещь. А потом так же честно все эти шмоточки, такими же чистыми и выглаженными, сложила обратно в мешки и убрала на длительное хранение на чердак в доме родителей. Пригодилось из всего этого многообразия по два комбинезона на каждый месяц первого года жизни малышки. В них дочь и ела, и спала, и гуляла, и посещала врача. И так было удобно чередовать их, стирая и даже не гладя. Потому что на это просто не было ни времени, ни желания, после той тонны постиранного и переглаженного итальянско-вьетнамско-белорусского трикотажа, который обрушивался на меня вещевым ливнем, как только мама возвращалась домой из турпоездки.
