Несчастная, какое заблуждение… я страдал не от этого. Красивый, некрасивый – плевать! Нравлюсь себе, не нравлюсь – какая разница? Я говорил о другом, глубинном недуге: я себя не узнавал! У меня дома было не найти ни псише, ни зеркала в полный рост, только маленький квадратик в ванной комнате без окон.
«Где-то ждет меня мое истинное лицо».
Фраза возникла вскоре после полудня. Потом вернулась. На ходу она становилась навязчивой. Крутилась, крутилась, крутилась в голове.
Что она значила?
Я полагал, что она отражала мои заботы: вот уже год я искал свое место в жизни, свое дело, свою профессию. Удалившись в пустыню, я мог продвинуться в поисках. Должен ли я продолжить мои философские изыскания? И какие? Или лучше уйти в преподавание? В писательский труд? Короче, кто я – эрудит, мыслитель, учитель, артист? Кто-то другой? Кто-то или… никто? Никто, быть может… Так не лучше ли попросту создать семью, завести детей, посвятить себя их воспитанию и их счастью? Этот внутренний разлад тяготил меня: я был на перепутье, не на пути.
«Где-то ждет меня мое истинное лицо».
Сегодня, когда я пишу эти строки, я лучше различаю вопрос, потому что имею ответ, который был мне дан три дня спустя… потрясающим образом. Но не будем забегать вперед.
– Смотрите-ка, полынь.
Тома указывал на голубовато-зеленые пучки, торчавшие там и сям из земли.
– Растение, родственное тимьяну, – сказал я, сорвав стебель, покрытый сотней серебристых листочков.
– Понюхайте!
Я вдохнул приятный, чуть терпкий запах.
В эту минуту выше по дороге меня заметил Абайгур и крикнул:
– Téharragalé!
Я помотал головой: не понимаю. Он терпеливо повторил:
– Téharragalé!
Я шепотом спросил у Тома:
– Что он говорит? Что нельзя ее трогать? Это яд?
Тома покачал головой:
– Вряд ли. В полыни нет ничего токсичного. Ей даже приписывают лечебные свойства. Болеутоляющее, антисептическое…
Улыбаясь, Абайгур спустился и подошел к растению. Собрал горсть травы у моих ног, сунул ее в карман и произнес длинную тираду на тамашеке. При виде моего непонимающего лица он расхохотался, похлопал меня по плечу, обрисовал указательным пальцем круг. «Позже поймешь».
Бодрым маршем колонна двинулась дальше.
– О, молочай! Хорошо, хорошо…
Тома восторгался торчавшей из песка веткой, покрытой капустными листьями.
Я наклонился.
– Нет! – воскликнул он. – Не трогайте, его сок очень едкий. Животные его не едят.
Как понятливое животное, я попятился.
– Вы знаете все растения?
– Не все, но много. Тридцать лет собираю гербарий, хотя моя специальность все же вулканы.
Тома, бородач лет пятидесяти, преподавал
