произносили слова, присущие взаимному интересу. Даже постель не объединяла их, а служила источником мучительного стыда у бабушки. Она отворачивалась лицом к стене, а Василий Викторович старался быстро и методично выполнить свой супружеский долг, не слишком обременяя не в меру скромную молодую жену. В такой атмосфере появился на свет отец Лили. Родители всегда призывали сына к сдержанности и хладнокровию. И он с блеском преуспел на этом поприще безразличного отчаяния.
Лиля так и не смогла найти подход к сердцам уже пожилых людей, находясь на даче. Эмоциональная открытость и нерациональная поэзия, присущие ребенку, нарушали целостность их настоявшегося вина жизни. Вино стало бродить и волноваться, пузыри на поверхности раздражали и напоминали о чем-то далеко забытом и утерянном. Лиля была их лучшей версией. Версией, которой выпала свобода вместо боли, выбор взамен фатальности. Подспудная зависть, так и не осознанная, саднила и отторгала инакомыслие. Они просто терпели ребенка, отвлекая его работой, и избегали прямых контактов и ненужных расспросов в меру своих сил. Установленные правила и строгость режима стали нормой.
Дед приводил Лилю на луг возле реки, давал в руки маленькую лопатку и ведро и заставлял собирать свежий навоз, оставленный стадом коров, недавно избороздивших копытами прибрежную полосу. Вода в реке становилась мутной, гладкая целостность пляжа лежала в раскромсанной скорби. Лиля, кривясь от отвращения, старалась ловко подхватить лопаткой остатки коровьей жизнедеятельности, мечтая о времени, когда обязанности подойдут к концу, и она с братом отправится на рыбалку.
Вечер наступал и приносил с собой тугую целостность уды, леску, постоянно путавшуюся в ветвях деревьев на пути к реке, тихую улыбку вечерних облаков, плавно движущихся в лиловом небе с нежным румянцем. Брат Коля, предварительно накопав жирных червей под виноградом, помогал насаживать их на непокорный крючок. Сама же Лиля могла только сделать тесто, размочив батон в реке и слепив из него липкий комок, который стягивал ладошки своей шершавой сухостью. Черви пугали ее, извиваясь и обреченно подсыхая под ветром июня. Она кричала брату с просьбой о помощи, а тот сердито шикал на нее, выразительно округляя глаза, заставляя молчать и не распугивать рыбу. Постепенно игрушечное ведерко наполнялось мелкими рыбешками, сначала отчаянно бившимися в последних попытках выжить, а потом переворачивавшимися вверх брюшками, отдаваясь на волю судьбы. Колючие карасики, тупоголовые бычки, такие озорные узкие себельки, легонько покусывающие маленькие детские пяточки, и…о, счастье… полновесная тяжесть подлещика, случайным образом оказавшегося на мели по собственной доверчивой невнимательности. Леска натягивалась, наполняя душу блаженством и восторженным предвкушением, огромная рыба падала на берег, трепеща налитыми боками и сверкающей чешуей. Лиля хватала рыбу, жадно сжимала ее ладонями, усмиряла толчки и, прижимая к сердцу,
