легче уснуть.
Она аккуратно садится рядом с ним на краешек дивана.
– Петь, – мама легонько проводит по его волосам, – пожалуйста, ты ничего не ел толком уже три дня.
Кирсанов перехватывает её ладошку и прижимает к своим губам.
– Ты не один, – тихо шепчет она, – и никогда не будешь один, я о тебе всегда позабочусь, слышишь меня?
Мама ложится рядом и укрывает дядю Петю большим вязаным платком, похожим на плед.
– Ты поспи, я рядом буду. Поспи, – мама говорит так, будто в её объятиях маленький потерявшийся мальчик, а не взрослый мужчина. Мне вдруг на миг показалось, что между их запястьями заблестела золотая ниточка.
Снова смена картинок – мама с учебниками в руках поднимается по знакомой лестнице и вдруг застывает.
– Петь, полгода после похорон прошло, можно уже и свадьбу сыграть! На меня все соседи косо смотрят! – доносится сверху недовольный женский голос.
– Вер, какая разница, кто и что там говорит? – устало отвечает голос мужчины.
– Ага, ты сейчас наиграешься со мной, а потом на другой женишься, знаем мы таких! Вот прилипала, так и вьётся вокруг тебя!
– Вер, да что ты заладила одно и то же. Оля мне как сестра. Да и нехорошо, когда похороны и свадьба в один год. Давай до января хотя бы подождём? Ну или тихо распишемся? А праздник потом.
– Вот всё не как у людей! – возмущается девица.
– Вер, тебе платье нужно или семья? – голос Кирсанова спокойный и мягкий.
По маминым щекам крупными каплями, почти ручьями, стекают слёзы, она ладошкой прикрывает рот, чтобы не издать ни звука. Затем тихонько на нетвёрдых ногах спускается обратно, откуда пришла.
Этот эпизод сменяет яркая картинка – Константин Игнатов с букетом белых роз встречает маму на крыльце университета.
– Ась, плохо? Водички? – голос взволнованной мамы возвращает меня к реальности.
– Нет-нет! – ловлю перепуганный взгляд Ольги Александровны.
– Ты сжалась, будто тебе больно! – мама всё же метнулась к графину с водой.
– Мам, это не боль, это как неконтролируемые воспоминания, – сказала я почти что правду.
– Девочка моя, я даже представить не могу, что ты пережила там в огне, – мама прижала к груди графин, моргала часто-часто, пыталась сдержать слёзы.
Сглотнула ком. Как признаться ей, что меня терзают не воспоминания о пожаре, а неясной природы галлюцинации.
Я встала, уже привычным жестом спрятала руки в рукавах толстовки, подошла к маме и легонько обняла её:
– Я почти ничего не помню: ни страха, ни боли, отключилась быстро. Умирать, наверное, было бы небольно!
– Ася, не смей так говорить! – запаниковала мама и зашагала по кухне.
– Мам, я ведь всё ещё здесь! – остановила я её. – Это мозги пока где-то там.
– Как
