стелящуюся низом от танка. – Сам-то что, подняться не можешь? – он грубо взял Адольфа подмышки.
– Э-э, эко ему пах разворотило! – отозвался второй санитар, помоложе первого, с лицом конченого дауна, который ухватился за ноги Адольфа, отчего земля с него осыпалась, и открыла место ранения. – Подожди, Клаус, надо сначала перебинтовать его, а то может до госпиталя не доехать – крови много потеряет.
Он разрезал ножницами штанины и стал бинтовать Адольфу бедро и пах.
– А что там такое? – скривив от боли лицо и не в силах приподняться, чтобы посмотреть, что с ним случилось, вопросил Адольф.
– Кажись парень, тебе яйца оторвало, – с глупой детской улыбкой ответил даун, будто речь шла всего лишь об оторванных ушах.
– И что, теперь у меня не будет детей? – со слезами жалости к самому себе заголосил Адольф. – Скажи мне, падла, правду!
– Что ты его пугаешь, Ганс? Парню и так плохо, – с упреком сказал пожилой дауну. – А ты, крикун, кончай голосить, как баба. Ничего страшного нет, видно только, что мошонка порвана, одно яичко на месте, второе тоже целое, только болтается на какой-то жилочке. Может, доктор и пришьет его – откуда нам знать?
– Так что ж вы стоите, идиоты!? Давайте же, несите меня скорее!
Когда Адольфа подтащили к повозке, та уже была полная и собиралась трогаться в путь, другая же только начала заполняться ранеными, и было неизвестно, сколько еще нужно будет ждать до отправки. Но Адольф так кричал, так умолял взять его немедленно, что над ним сжалились и взяли с собой, отсадив в неполную телегу солдата с перебитой ногой.
Когда повозка подкатила к одной из просторных палаток полевого госпиталя, перед которой лежала очередь из раненых, ожидавших хирургического вмешательства, Адольф снова поднял невообразимый шум.
– Пропустите же меня первым, черт бы вас всех побрал! – кричал он хриплым и пронзительным голосом. – Это важно, очень важно, я тяжело ранен!
В ответ послышались недовольный ропот, немалого количества жаждущих поскорее попасть под хирургический скальпель:
– Если тяжело, так чо орешь? Тяжелые все, вон, молчат…
– Да что ему объяснять, тут доктор все решает – кто тяжёлый, кому вперед, а кто и подождет.
– Доктора мне, доктора, умираю! – еще отчаяннее завопил Адольф.
В это время из распахнувшегося проема палатки вынесли какого-то прооперированного офицера, и следом за ним вышел мужчина средних лет в испачканном кровью белом халате и с моноклем на усталом, с окаменелой угрюмостью, лице. Он повернулся в сторону Адольфа и резким фальцетом спросил:
– Кто этот крикун?
Адольфа неприятно укололо это слово «крикун», которое стало для него теперь чуть ли не нарицательным, однако он проглотил обиду и поспешил представиться, пытаясь приподнять голову, хотя в его положение это было и нелегко:
– Ефрейтор
