к нему.
Он говорил по-датски с незнакомцем высокого роста, крепкого сложения. Парень, видимо, обладал большой физической силой. На его грубой и простоватой физиономии выделялись умные глаза. Глаза были голубые, взгляд задумчивый. Длинные волосы, которые даже в Англии сочли бы за рыжие, падали на атлетические плечи. Движения его были гибки, но беседа с помощью жестикуляции была ему незнакома. Все в нем обличало человека уравновешенного, спокойного, но отнюдь не апатичного. Чувствовалось, что он ни от кого не зависит, делает все по собственному усмотрению и ничто в этом мире не способно поколебать его философского отношения к жизни.
Я разгадал характер исландца по той манере, с какой он воспринимал поток речей своего собеседника. Скрестив руки, он молча слушал жестикулирующего профессора; желая сказать «нет», он поворачивал голову слева направо, а в случае согласия наклонял ее, но так плавно, что волосы не падали ему на лоб. Словом, экономия движений граничила у него со скупостью.
При взгляде на незнакомца я, конечно, не угадал бы в нем охотника; он, несомненно, не вспугивал дичь, но как он настигал ее?
Я все понял, узнав от г-на Фридриксона, что этот спокойный человек – охотник за гагами. Действительно, для добывания гагачьего пуха, который представлял собою главное богатство острова, не требуется особой затраты движений.
Впервые летние дни гага – род красивой утки – вьет свое гнездо в скалах фьордов, которыми изрезан весь остров, а затем устилает его тонким пухом, выщипанным из грудки. Тотчас же появляется охотник, или, вернее, торговец пухом, уносит гнездо, а самка начинает сызнова свою работу. Хлопоты птицы продолжаются до тех пор, пока у нее хватает пуха. Когда же она оказывается ощипанной догола, наступает очередь самца. Однако его грубый пух не имеет никакой ценности, а потому охотник не трогает больше гнезда, где самка вскоре кладет яйца и выводит птенцов. На следующий год сбор гагачьего пуха возобновляется тем же способом.
А так как гаги выбирают для своих гнезд легкодоступные, отлогие скалы, спускающиеся в море, исландский охотник может заниматься этим промыслом без большого труда. Он является своего рода фермером, которому не надо ни сеять, ни жать, а только собирать жатву.
Этого серьезного, флегматичного и молчаливого человека звали Ганс Бьелке; он явился по рекомендации г-на Фридриксона как наш будущий проводник. Своими манерами он резко отличался от дядюшки, что не помешало им легко столковаться и быстро сойтись в цене: один был готов взять то, что ему предложат, другой – дать столько, сколько у него потребуют. Никогда сделка не совершалась проще и легче.
Итак, Ганс обязался провести нас до деревни Стапи, находящейся на южном берегу полуострова Снефельс, у самой подошвы вулкана. До деревни было что-то около двадцати двух миль, которые дядюшка рассчитывал пройти в два дня.
Но, узнав, что речь идет о датских милях, в двадцать четыре тысячи футов каждая, он должен был изменить свои планы и ввиду неудовлетворительного состояния дорог примириться с переходом в семь-восемь дней.
Пришлось достать четырех лошадей – двух верховых, для дяди и для меня, и двух для нашего багажа.
