жужжащего или зудящего насекомого, лишь ветер, гудящий над парками и домами. Время от времени старик встречал сервомеханизмы, плавающие на гравитационных подушках, автоматические системы полива, ждущие появления растений, роботов, проверяющих состояние зданий и обновляющих на них краску. На столь маленьком пространстве жило почти три миллиона человек!
Они могли задохнуться. Сегодня на планете четыре миллиона человек, и если ты хочешь, то можешь тысячи лет прожить в одиночестве.
Город показался Адаму впечатляющим, но он был мертв, как и жители, когда-то его населявшие. Все было слишком прилизанным, слишком чистым, лишенным жизненного хаоса. Нигде с фасадов зданий в романском стиле не осыпалась краска, казалось, будто они только что построены. Это были самые старые дома, остатки прокогнитивной эпохи с большой историей, но их поглотил перфекционизм. Между ними не росло ни одного кустика, не лежало ни одного большого камня, который мог быть частью древних руин. Когда Адам поменял настройки визуальных датчиков, он увидел, что защитная пленка лежит не только на руинах и на зданиях, но и на брусчатке улиц и переулков: Рим спал, накрытый тонким прозрачным одеялом, защищающим его от ветра и непогоды.
Адам остановился на одной из площадей, и историческая база данных сказала ему, что она называется площадью Святого Петра. Здесь стоял обелиск с непонятными надписями, который был старше самого Рима. Историческая база фактотума сообщила, что это обелиск из Египта и, предположительно, он был воздвигнут в честь местного короля – фараона, жившего за полторы тысячи лет до расцвета Рима. Другой правитель Рима привез его сюда, и с тех пор, уже почти восемь тысяч лет, обелиск стоит на этом месте. Адам медленно повернулся и, куда бы он ни смотрел, везде видел пропасть времен. Собственная жизнь, обреченная на смерть, казалась ему ничтожной и ничего не значащей по сравнению со столетиями и тысячелетиями, прошедшими здесь и оставившими такой след.
Адам обошел обелиск, рассматривая это завещание прошлого со всех сторон и размышляя, сколько еще он будет здесь стоять.
«Возможно, он переживет многих бессмертных, – думал Адам. – Они, конечно, не стареют и не болеют, но не защищены от несчастных случаев и иногда от… самоубийства. Потому что устают от течения времени. Или им становится любопытно, что такое смерть».
Наконец Адам пошел дальше, в направлении лютеранской базилики на другой стороне площади.
«Религиозное здание», – думал Адам, смотря на колонны, и вновь вспомнил Эвелин и другую базилику, собор, находившийся в не столь хорошем состоянии, как этот. Машины говорили с ней. Он не должен больше ее видеть или когда-либо разговаривать. Адаму стало грустно, и несколько секунд он даже сопротивлялся работе эмоционального фильтра. На вид Эвелин тридцать лет, но она бессмертная и, наверное, намного старше Адама. Однако в ней было нечто, вызвавшее у Говорящего с Разумом глубоко спрятанные родительские чувства. «Отцовский инстинкт», – подумал он и отбросил мысль как абсурдную. От нее исходило какое-то очарование, это
