самом деле уж пора и вставать. Десятый час, – проговорила Глафира Семеновна и стала одеваться.
Одевался и Николай Иванович и говорил:
– Придется уж по утрам кофей пить, как в немецких городах. Очевидно, о настоящем чае и здесь мечтать нечего. Самовара в славянской земле не знают! – негодовал он. – Ах черти!
Надев сапоги и панталоны, он подошел к электрическому звонку, чтоб позвонить прислугу и приказать подать кофе с хлебом, и остановился перед надписью над звонком, сделанною по-сербски и по-немецки и гласящею, кого из прислуги сколькими звонками вызывать.
– Ну-ка, будем начинать учиться по-сербски, – сказал он. – Есть рукописочка. Вот вчерашний черномазый слуга, не могший схлопотать нам даже бифштексов к ужину, по-сербски так же называется, как и по-немецки, – келнер. Разница только, что мягкого знака нет. А девушка – «медхен» по-немецки – по-сербски уж совсем иначе: «собарица».
– Как? – спросила Глафира Семеновна.
– Собарица. Запомни, Глаша.
– Собарица, собарица… – повторила Глафира Семеновна. – Ну да я потом запишу.
– А вот малец в опанках, что сейчас нас разбудил, называется покутарь. Запомни: покутарь… Его надо вызывать тремя звонками, собарицу – двумя, а келнера – одним. «Едан путь»… «Ейн маль», по-немецки, а по-русски «один раз». Будем звонить келнера…
И Николай Иванович, прижав пуговку электрического звонка, позвонил один раз.
– Погоди. Дай же мне одеться настоящим манером, – сказала Глафира Семеновна, накидывая на себя юбку. – Ведь ты зовешь мужчину.
– Поверь, что три раза успеешь одеться, пока он придет на звонок.
Николай Иванович не ошибся. Глафира Семеновна умылась и надела на себя ночную кофточку с кружевами и прошивками, а «келнер» все еще не являлся. Пришлось звонить вторично. Николай Иванович подошел к окну, выходившему на улицу. Улица была пустынна, хотя перед окном на противоположной стороне были два магазина с вывешенными на них шерстяными и бумажными материями. Только приказчик в пиджаке и шляпе котелком мел тротуар перед лавкой да прошла баранья шапка в куртке и опанках, с коромыслом на плече, по концам которого висели вниз головами привязанные за ноги живые утки и куры.
– Посмотри, посмотри, Глаша, живых птиц, привязанных за ноги, тащат! – крикнул Николай Иванович жене и прибавил: – Вот где обществу-то покровительства животным надо смотреть!
– Ах варвары! – воскликнула Глафира Семеновна, подойдя к окну.
– Да, по всему видно, что это серый, неполированный народ. Ну убей их, а потом и тащи. А то без нужды мучить птиц! Однако кельнер-то не показывается.
Николай Иванович позвонил в третий раз. Явилась черноглазая горничная с копной волос на голове, та самая, что вчера стлала белье на постель.
– Собарица? – спросил ее Николай Иванович.
– Собарица, – кивнула та. – Што вам е по воли? Заповедите[33].
– Ужасно
То есть: что вам угодно? Прикажите.
