Отец об этой знаменитой Мелекесской тюрьме анекдот любил рассказывать, когда кто-то из родственников к нам приезжал. Анекдот такой.
Встречаются двое друзей – русский и татарин. Русский спрашивает:
– Как дела?
– Якши!
– Как семья?
– Якши!
– Слушай, Равиль, что-то я давно твоего сына не видел. Уехал, что ли?
– Нэт. На турма сидит!
– Крышу кроет?
– Нэт. Внутра сидит!
А я-то не «внутра», снаружи. Мне ничего не страшно. Тем более, товарищ на вышке строгим взглядом окрестности обозревает, будто богатырь земли русской Тугарина Змеёвича высматривает.
Ага, стою с удочкой. Одним глазом на поплавок, вторым – на страшилу в звании сержанта внутренних войск. Он на меня не кричит, не гонит, хотя и полагается. Оно и понятно: стоять на вышке скучно, а тут хоть какое-то развлечение – наблюдать, как пацан на другом берегу рыбёшку тягает.
Часа полтора прошло, и тут заскрипела металлическая дверь, и на берегу оказался дядька – весь в наколках и с удилищем в руке. Босой, в тренировочных штанах «конец олимпийскому движению» с пузырями пиратских парусов на коленях и в майке неопределённо-уголовного цвета.
– Эй, кент, ты на что удишь? Поделись! – окликнул меня заключённый.
– А что вы мне за это дадите? – буквально оборзев от собственной значимости, ответил я вопросом на вопрос.
– А это видел? – зэк достал откуда-то из закромов прямоугольный предмет коричневого цвета.
Смотрю, тетрадка. Общая. Школьная. Обычная с виду тетрадь.
В то время я от старших пацанов уже слышал, что уголовники ТАКИЕ стихи пишут, что просто… просто… никакого учебника анатомии не нужно. Всё и без него понятно… в упоительных деталях и подробностях, даже…
– Дядь, а там что?
– Там, керя, самое оно! Никогда ты такого не видел, в натуре. Гы, а читать-то умеешь?
– У меня по чтению пятёрка! – обиделся я.
– Тогда лови!
Нимало не сомневаясь, кинул в обмен банку червей, выдержанных в анисовом чернозёме.
Открыл я тетрадь и тут же забыл, зачем к реке пришёл. Словно по голове обухом топора ударили. Читаю и краснею, покрываюсь горячим потом и прерывисто дышу. Народное творчество, блатной фольклор, чтоб ему.
«…так говорил он умирая,
упёршись хреном в потолок,
а сам рукой держал, играя,
свою подругу за сосок…»
И это самое скромное четверостишие из тех, что врезались в память. А ещё же и рисунки химическим карандашом, от которых сердце начинает биться в два раза быстрее. Ничего не скажешь, умеют зеки рисовать.
Очнулся я, только когда уголовник крикнул мне:
– Эй, шкет! Спасибо за червей! На хлебные мякиши тут ни хрена не ловится, хотя кум говорил, что, мол, в жор никакого
