кто кого сокрушит!
– Погоди, княже, не гневайся! – вмешался Мистина, пока отец Гримальд, помрачнев, уяснял себе эту грозную речь. – Он, сдается мне, не про нас. К чему ты хазар упомянул, добрый человек?
– Господин наш Оттон поручил аббату Гримальду нести Христову веру в страну хазар, – спешно пояснил Рихер. – У вас, ваши светлости, он просит помощи, чтобы мы могли благополучно туда добраться. Ведь господину нашему ведомо, что путь туда долог и труден, и мало кто знает его хорошо.
– Так он хазар крестить хочет? – в изумлении воскликнул Мистина, и ропот того же изумления пробежал по всей гриднице, повторенный сотней голосов.
Потом послышались смешки. Кое-кто постучал пальцем возле лба: хозяева дома ли?
– Да вы рехнулись! – коротко и точно выразил общие чувства Святослав; он употребил такое слово, что Хельмо в недоумении взглянул на Торлейва, и тот живо подобрал другое, более приличное и понятное иноземцу.
Даже гнев князя прошел – на немцев он теперь смотрел как на умалишенных, которых следует пожалеть.
– Крестить хазар? – в недоумении повторила Эльга. – Но это…
Она даже не могла мысленно подобрать другого дела, столь же нелепого, трудного, опасного и при том обреченного на неуспех. Но, не в пример своему прямодушному сыну, не могла назвать в глаза безумцами устроителей и исполнителей этой затеи.
– Но ведь вельможи хазарские – веры жидинской! – воскликнул отец Ставракий, столь же изумленный. – О них сказал Господь: «Но кому уподоблю род сей?» Не вняли они проповеди ни Иоанна, ни самого Спасителя. Не плясали они от свирели, не рыдали от песен печальных. Никакому ловцу не дался в руки сей зверь неудоболовимый. Могли жидины уверовать и спастись, да не захотели. И вы желаете…
– Так велит нам Господь во имя спасения души, – величаво ответил отец Гримальд, видя, что гнев ругов оттеснен изумлением. – Тебе должно быть ведомо: «Никто, зажегши свечу, не покрывает ее сосудом, или не ставит под кровать, а ставит на подсвечник, чтобы входящие видели свет»[40].
– Господь покорил власти императора народы и племена варварские ради вечного мира, – добавил диакон Теодор, со сладостью улыбаясь Эльге. – Бог держит защиту империи Римской, дабы она несла мир, покой и спасение во Господе.
Едва ли хоть кто-то в этой гриднице мог его понять. Разве что Эльга: пять лет назад в Константинополе она немало слышала о священной обязанности василевса, земного Христа, нести веру иным народам и тем самым подчинять их себе, объединяя их спасение с возрастанием своего могущества. Эта взаимная польза для земных дел и небесных, достигаемая христианскими владыками через давление, а язычниками – через подчинение, и составляла империю, как ее понимали в Константинополе и Риме. То же Константин цесарь пытался проделать и с нею, с Эльгой как воплощением Руси: крестив, подчинить. Но вышло у него только первое: приняв от
От Луки, 8, 16.
