всего подходили украинки. Работа остарбайтеров была признана крайне продуктивной и выгодной. Производительность мужчины-остарбайтера приравнивалась к 60—80 % производительности немецкого работника, производительность женщины достигала 90—100 % немецкого «эквивалента». Официальные документы Рейха содержат информацию о том, что на конец лета 1944 года на работы на территорию «Великого германского рейха» силой были увезены 7 млн 600 тысяч гражданских лиц и военнопленных из Восточной Европы. Таким образом, остарбайтеры составляли приблизительно четверть всей экономической и производительной мощности Германии того времени.
Забор был такой, что мы могли перекидываться словами с прохожими. Одна женщина согласилась передать записку маме. Я наспех написал её прямо на повестке, которая грозила страшными словами: "За неявку или побег – расстрел всей семьи". Вечером мама пришла. Прощаться было тяжело, будто бы в этот момент рушился весь мир, и его обломки падали на нас.
Ночью нас подняли и погнали к трамвайной станции. Держали долго, на леденящем морозе, пересчитывали раз за разом. Оказалось, кого-то не хватало. Солдаты обыскали двор, нашли тех, кто пытался спрятаться, избили их, и всех нас погнали дальше. Мороз был беспощаден, казалось, он сам был союзником немцев. По обе стороны колонны солдаты стояли с винтовками и фонариками, их тени играли на снегу, словно призраки.
Нас заталкивали в вагоны – как скот. Палками и лаем собак подгоняли тех, кто не успевал. Внутри вагона царила тьма, холод был такой, что казалось, даже сам воздух замерзал. Кое-как разожгли печку, но от неё исходило мало тепла, и добраться к ней было почти невозможно – вокруг неё все сидели плотно, как в осаде. На расстоянии нескольких шагов от печки холод становился таким же, как снаружи.
Когда поезд тронулся, отрывая нас от родных земель, я почувствовал, как нечто важное и дорогое исчезает навсегда. Словно со мной расстаются воспоминания о детстве, о матери, об утраченном покое. Всё, что было раньше – школа, книги, мечты о будущем – осталось за пределами этих холодных стен вагона. Впереди была лишь неизвестность и тревога, которую невозможно подавить.
Я смотрел в маленькое окошко, за которым мелькали тёмные силуэты ночных деревьев, и чувствовал, как с каждым километром меняются мои мечты, мои убеждения. Я больше не был тем юношей, мечтавшим о славных подвигах д'Артаньяна и светлом будущем. Теперь я понимал, что сила и мужество потребуются не для героических подвигов, а для того, чтобы выжить, чтобы остаться собой, несмотря на всё, что нас ожидало впереди.
И в тот момент, глядя в ночь, я поклялся себе – остаться живым и помнить. Помнить всё, что будет происходить со мной, с другими. Ведь эта память – единственное, что у нас осталось.
В тусклом свете я, должно быть, выглядел настолько жалко, что один крепкий мужчина, сидевший у печки, сжалился надо мной и усадил рядом. Его звали Миша, и он сразу выделился своей уверенностью и какой-то тихой, непоколебимой надёжностью.
– Как
