Мы боялись уснуть, опасаясь замёрзнуть насмерть, поэтому будили тех, кто засыпал, сидя на полу. Ложиться спать было страшно. К счастью, через какое-то время мороз стал слабее, и на утро эшелон снова остановился в пустом поле. Вагоны открывали по одному, выпуская нас на несколько минут под присмотром охранников. Нужно было успеть сделать всё, что требуется, на этом крохотном, огороженном пространстве.
Кто-то нашёл под снегом груду свеклы, но она была замёрзшей, и лишь немногим удалось отколоть кусочек. Нас снова запихнули в вагоны, задвинули двери, и поезд двинулся на запад. Мы читали названия станций через щели – родные места, теперь обозначенные на немецком языке. Всё, что было нашим, постепенно становилось их.
С каждым километром становилось теплее. Мы въехали на территорию Польши, и в Люблине нас загнали в лагерь за колючую проволоку. К полудню неожиданно потеплело, и холод, который казался вечным, отступил. Но голод, как злой зверь, продолжал изматывать. Я словно тупел от этого – не мог вспомнить, когда в последний раз ел. К проволоке подходили поляки и предлагали нам сигареты и муку в обмен на одежду. Плохую одежду не брали, а хорошей у нас и не было. Солдаты периодически разгоняли тех, кто пытался что-то предложить.
К концу дня нас повели в город, в баню. Холодная вода – какая уж тут баня… Одежду забрали на дезинфекцию, а когда вернули, она была сырая и пахла странно. В темноте нас погнали обратно. Ничего не было видно, я шёл, держась за плечо соседа. Он говорил, что видно всё, а у меня, наверное, была "куриная слепота".
Наконец, нас выстроили в очередь и дали по кусочку хлеба с какой-то жижей, похожей на повидло, но на вкус совсем не сладкой.
Дальше нас повезли в немецких пассажирских вагонах, с длинной ступенькой вдоль состава и отдельной дверью в каждое купе. Нас запихнули туда, как сельдей в бочку, и у каждой двери поставили охранника. Остановились на большом вокзале. На соседних платформах были люди, которые с любопытством смотрели на нас, как на диковинку. Когда привезли походную кухню, вокруг собралась толпа. Всё было чисто и опрятно, никаких признаков войны.
Эсэсовцы, охранявшие нас, стояли цепочкой, широко расставив ноги, в чёрной форме с черепами и костями на петлицах. Нам наливали немного горохового супа в котелки. Один парень, у которого не было котелка, попросил его у того, кто уже поел. Повар-эсэсовец, решив, что тот подошёл второй раз, сбил его с ног. Подбежали другие эсэсовцы и начали избивать его так, что казалось, они хотели его убить. Парня утащили за ноги, а на земле остался лишь раздавленный котелок. Толпа молча наблюдала за этим.
К вечеру стало ясно, что мы приближаемся к концу пути. Мы уже пересекли границу Франции. Вагоны стали нам привычны, соседи – знакомы. Но будущее пугало своей неизвестностью. Хотелось, чтобы поезд никогда не останавливался. Казалось, что остановка будет означать конец всему. Когда поезд затормозил, моё сердце замерло. Мы приехали – на вокзал французского города Мец.
Город Мец (Metz) на северо-востоке Франции. От Саарбрюккена
