мы можем передумать.
– Я вижу нас там, – только и ответила миссис Уилкинс.
Все это было очень тревожно. Миссис Эрбутнот, идя по мокрым улицам на собрание, на котором ей нужно было произнести речь, чувствовала себя в странном смятении духа. Она надеялась, что предстала перед миссис Уилкинс крайне спокойной женщиной, практичной и разумной, а еще умело скрывала свою обеспокоенность. На деле же она была предельно взволнованна, одновременно чувствовала себя и счастливой, и виноватой, и испытывала страх, будто женщина, возвращающаяся с тайной встречи с любовником, – хотя она понятия не имела о подобных чувствах. Так она и выглядела, когда, слегка опоздав, встала за кафедрой. Прежде всегда открытая и честная, она почувствовала себя чуть ли не обманщицей, глядя на каменные лица собравшихся, которые ждали, что она начнет убеждать их внести свой вклад в обеспечение всех нищих Хэмпстеда. Вместе с этим каждый из присутствовавших считал, что он тоже нуждается в подобном вкладе. Она выглядела так, будто прятала что-то постыдное, но прекрасное.
Красота, красота, красота… эти слова звучали у нее в ушах, когда она, стоя на кафедре, вещала немногочисленной публике о чем-то некрасивом. Она никогда не была в Италии. Неужели именно на это ей предстоит потратить свои накопленные средства? И хотя она точно не одобряла то, как миссис Уилкинс говорила о предугаданном будущем, она чувствовала отсутствие выбора, словно сопротивляться было незачем, а размышлять бесполезно. Слова оказали на миссис Эрбутнот свое влияние. Взгляд миссис Уилкинс был провидческим. Миссис Эрбутнот знала, что некоторые обладают таким взглядом, и если миссис Уилкинс действительно видела ее подле средневекового замка, то, быть может, бороться было совершенно бессмысленно. Но потратить сбережения на озорство… Происхождение этих сбережений было не то чтобы праведным, но она считала, что их предназначение нужно уважать. Так неужели она должна отказаться от этого предначертания, которое и оправдывало само существование накоплений, во имя удовлетворения собственных желаний?
Миссис Эрбутнот вещала и вещала, будучи наученной подобным речам настолько, что даже во сне могла бы их произносить, и в конце встречи, поскольку взгляд ее был затуманен грезами, даже не заметила, что никого не тронули ее слова, по крайней мере, не так сильно, чтобы пожертвовать.
А вот викарий все понял. Викарий был разочарован. Обычно его добрая подруга и помощница миссис Эрбутнот всегда добивалась своего. Более того, такие результаты ее даже не взволновали.
– Не понимаю, – раздраженный как публикой, так и ею, сказал он, прощаясь, – что им еще нужно. Их, кажется, вообще ничего не трогает.
– Возможно, им нужно отдохнуть, – предположила миссис Эрбутнот.
«Странно, – подумал викарий. – И не к месту».
– В феврале? – саркастически бросил ей вслед викарий.
– О нет… не раньше апреля, – ответила через плечо миссис
