мной, я как был в вагоне в серой робе, не на парад же собрались, и худой, как мальчишка. Хотя мне-то 19, а ему еще 18, но выглядит ну точно он мой дядя: лицо широкое, плотный, невысокий, бескозырка не легкомысленно надвинута на лоб и вид «непроницаемый» – я смеюсь: ты прямо Будда во плоти. Зато могу с ним побороться, руки у меня сильные и сам вовсе никакой не слабый.
– Мальчики! Мальчики! – кричат бабы. – Оглянитесь!
Без всякого паровозного гудка эшелон тронулся.
Оба кап-лейта из вагонной двери, нагибаясь, протягивают нам руки, и мы бежим с Олегом, бежим. Но всё быстрее, быстрее мелькают мимо теплушки одна за другой, одна за другой…
Мы стоим вдвоем на пустом полустанке. Сочувственные бабы давно ушли. Мы молчим.
– Слушай, – говорю я, когда вскочили, наконец, задыхаясь, на тормозную площадку какого-то товарного поезда. – Олег… У меня… У меня, верно, на ступеньках сейчас выпали, Олег, краснофлотская книжка и паспорт…
– Выпали?… – Он смотрит на меня. – Да… Ну, всё. Значит, ты теперь дезертир.
На воинских эшелонах на площадках стояли часовые, сюда, в пехоту, никто не пускал. «Кто такие? Вы еще куда?!» А опасней всего были патрули.
В общем, как-то ехать можно было, если попадались заводские эшелоны, они к тому же шли в центр, на Москву.
На больших станциях, на наших «пересадках», Олег шел на вокзал, а я прятался где только мог. Кроме документов у осмотрительного Олега был продовольственный аттестат. Иначе становилось совсем худо. Денег у нас не было, есть было нечего.
И все-таки однажды нас пустили в вагон. Это была хозяйственная заводская теплушка, там было всего три человека, куча тюков, мешков, посередине «буржуйка».
Я сидел в темноте, в углу, на мешках и даже прилег. А Олег им рассказывал, как мы отстали и что я еще не принял присяги, молодой, потому не в форме. Я слушал и всё боялся, «молодой», захохочу.
Не доезжая Москвы, мы вылезли и передвигались дальше на электричках.
Мы шли по проходу вагонов, на нас глазели со всех сторон. Вид у нас был еще тот.
Впереди шел «дядя Олег» в порванной штанине-клеше, за ним я в перемазанной робе и с котелком. Получалось, что мы шли, теперь и это уж точно, прямиком к патрулям.
Как нас миновало, до сих пор не пойму.
На товарной станции – направление в Ленинград, осмотрщик вагонов рассказал, где стоит какой-то эшелон, только не ваш, но хотя бы едет по направлению Ленинграда.
Подлезая под вагоны, под теплушки, вышли мы, наконец, куда-то, и тут кинулись к нам каплейты. Они обнимали нас, как родных детей, и это было так искренне. Никогда еще и никто так не радовался ни Олегу, ни мне. И еще я подумал потом: а ведь им к тому же грозил трибунал.)
(Вспоминаю сейчас, спустя столько лет, моего покойного друга Олега, Олега Павловича Преснякова, который стал доктором наук, профессором, зав. кафедрой русской литературы, Олега, с которым мы дружили всю жизнь.)
– Проводник!
