конечно, но оно того стоит. Раньше-то мы эти письма резали ножницами, но они быстро тупились, а мы – еще быстрее замучивались.
Только сейчас я увидел, что у него – ну или у тебя, – в общем, у одного из вас в обеих руках были кипы писем, перевязанных бечевкой. Те самые письма, что я сортировал по гендерному признаку на улице Агриппа, 42, а теперь должен сортировать на улице Шивтей Исраэль, 24. Те самые, что одни были на ощупь как боль, а другие – как крик. Те, что пахли горем, и те, что похотью. Те, что были на вкус как смерть. И пусть каждая смерть на вкус разная, но все равно она – смерть.
– Ну где ты там? – крикнул кто-то из вас сверху. Оттуда, где стоял самый лучший в мире шредер Bulros 584 °C.
– Иду, – ответил ты или твой второй. И ушел.
Люди молили Бога. Люди писали письма. Бог не читал письма. Зато Бог купил шредер. Лучший шредер в мире. Мольбы отправлялись в шредер. Падал теплый снег. На людей, что молили Бога.
Ы-ы-ы!
А потом я проснулся. Нет, не так. На самом дне своего сна лежал я, а письма, пропущенные через шредер, погребали меня под снежинками грехов и молитв. И когда я почти умер – я проснулся. Хотя, конечно, лучше бы я умер. Ну потому что похмелье. И Моцарт. Похмелье и Моцарт – это больше чем просто похмелье. А Моцарт с похмелья – это не совсем Моцарт. Похмельный Моцарт звучит так, как будто его слепой скрыпач в трактире разыгрывает. Именно скрыпач. И дело даже не в том, что у Пушкина так – через «ы», а дело в самом этом долгом, протяжном «ы-ы-ы». Ну потому что похмелье. А еще каждый раз после моцартовского похмелья у меня что-то случается. Случилась Даша. Потом случилась Недаша. А сейчас случилась Мартышка. Ну, тот пес, которого мы с Недашей в баре для крестоносцев у храма подобрали. Жить он пошел к Недаше – сказал, что ей нужнее. А Мартышкой мы его уже потом назвали – в честь дочки Сталкера и Фрейндлих. Хотя Мартышка была мальчиком. Но мальчиков мартышек тоже мартышками зовут. В общем, он позвонил. Ну, не пес, конечно, а Поллак. Хотя думаю, что пес тоже мог позвонить, просто у него номера моего не было. В общем: похмелье, Моцарт, Поллак. Поллак же начальником Недаши был – ну когда она проституткой служила, – а потом замуж вышла за поллаковского же адвоката – ну который похож на жопу носорога. Они как раз на ее работе и познакомились. И там же полюбили друг друга. А может, эта жопа носорога просто деньги решила сэкономить. Недаша же не простая проститутка была, а элитная. В смысле – дорогая. А адвокат – он не просто адвокат был, а адвокат-еврей. Из рода Коэнов – первосвященников. И свадьбу адвокат Шмуэль Коэн из рода первосвященников и русская проститутка из Вышнего Волочка играли в самом престижном месте Иерусалима. С равом, купой, с видом на Стену Плача и по всем законам иудаизма. Некудешет, все дела. Ну да я рассказывал уже. А потом они в Париж уехали. В свадебное путешествие. А Мартышку девчонкам оставили. С работы. Не с коэновской работы, конечно, а с Недашиной. Это мне все Поллак рассказывал по телефону. А меня – как будто через самый лучший в мире шредер пропустили. Я лежал на мешках с письмами к Богу и мечтал умереть. Ну или о холодном
