переспросил Клюверс.
– Насчет чего… Ни, ни…, впрочем, это другим прочим, а кто устоит перед вами, Казимир Яковлевич, старик захихикал… Деньги, батюшка, великан сила!.. – уже с видом сентенции: продекламировал он… Но Клюверс уже не слышал его, он что-то соображал. Имя Марьи Михайловны Борской напомнило ему одну историю, которой он был невольным свидетелем, в одну из своих поездок в Петербург, и он с нетерпением ждал вечера, чтобы убедиться воочию, та ли это Борская, которая своей оригинальной красотой и, главное, оригинальностью характера глубоко врезалась ему в память.
Наконец, наступил этот вечер, зала была полна. Ложи битком набиты представительницами прекрасного пола, которые не меньше мужчин падки до «запретного плода». Загремел оркестр и занавес поднялся среди шумных рукоплесканий.
Публика в этот день была очевидно, хорошо настроена и потому не обратила даже внимания на то, что хор немилосердно врал и фальшивил свои номера, но вот раздались давно знакомые звуки интродукции арии Елены, и она сама сияющая ослепительной красотой и роскошным нарядом, появилась на сцене. Партер словно замер на одно мгновение и затем разразился целой бурей аплодисментов. Не взяв еще ни одной ноты, не сказав еще ни слова, красавица уже победила эту толпу, всегда более всего обращающую внимание в артистке на женщину. Со мной могут спорить, но, к несчастию, это аксиома!..
Казимир Яковлевич был в высшей степени доволен, дебютантка была именно та самая Мария Борская, которую он искал. Взглянул на молодого Карзанова, который помещался с ним рядом, он внутренне торжествовал победу. Молодой человек бледный и дрожащий впился глазами в дышащие молодостью и красотой Формы полуобнаженной красавицы и, казалось, готов был спрыгнуть к ней на сцену.
Первая ария «Все мы жаждем любви» вызвала уже не бурю, а целое неистовство аплодисментов, у красавицы оказались и голос, и те сдержанно сладострастные манеры, которые более всего возбуждают толпу, уже пресыщенную прямым, откровенным развратом. В манерах дебютантки виднелась та наивность и та доза приличия и скромности, которые тотчас же были приняты за проявление самого утонченного цинизма, восторг дошел до беснования в сцене сновидения, которую артистка провела так просто, так естественно не шаржируя, и не подчеркивая, но зато так реально, что многие дамы закрылись веерами, а мужчины красные, возбужденные, с посоловелыми глазами, не довольствуясь треском рукоплесканий, стучали палками, стульями и ногами. Спектакль закончился настоящей овацией, толпа молодежи и лиц уже далеко не первой молодости, отпрягли лошадей из кареты артистки, и везли ее на себе, а кучером, не смотря на соперничество, уселся молодой Карзанов, и словно обезумевший от восторга, махал кнутом, и подстегивал везущих…
На другое утро, рано, когда измученная вчерашними впечатлениями, артистка едва поднялась с постели, и укутанная в широкий пеньюар, наслаждалась чайком, с мягкими булочками, слуга гостиницы (она еще не имела квартиры), доложил ей, что ее желает видеть по делу господин…
– Какой
