одноклассниками он общался и так, без всяких там юбилеев. Учителей вот только повидать? Ведь до сих пор работают и Лукич, и химоза, и трудовик с ботаником… Но они с парнями частенько бывали в школе – уж пару раз в году точно, с Днем учителя поздравить, с Новым годом…
Он прекрасно понимал, что с большой долей вероятности Катя будет на этом мероприятии. Общих знакомых у них было много, но никто не знал об их романе. Никто, потому что, если бы знал хотя бы кто-то один, эта сенсационная сплетня еще двадцать лет назад облетела бы весь жилмассив и до сих пор обрастала бы все новыми пикантными подробностями. Саша понял это еще в девяносто третьем, когда, выйдя из коматоза после расставания с Катей, осторожно стал прощупывать почву. Никто из девчонок, а это было самым важным, ничего не знал. Никто не задавал ему ни наводящих, ни прямых вопросов, ни на что не намекал… Значит, рассуждал он, она тоже никому не сказала. Ну и пусть, решил он тогда, это останется нашей с ней тайной. Так ему было даже немного легче: создавалась иллюзия, что их с Катей что-то связывает, ну пусть хоть эта общая тайна.
Значит, тогда, летом девяносто третьего, им не казалось, что они одни на необитаемом острове, острове их любви в огромном океане безвременья, бессезонья, безнадежности, безденежья и безлюдья.
Он все-таки пошел. День был чудесный, солнечный, и никакой осенью еще и не пахло: тридцатиградусная жара стояла уже несколько недель подряд, и прогретым было все – земля, деревья, трава, асфальт. Городские пляжи были переполнены, и народ, словно позабыв о том, что Ильин день давным-давно прошел, купался в Оби, на море и даже в фонтанах в центре города – до того было жарко. Саше, родившемуся в январе, по всем народным приметам полагалось любить зиму, мороз, метель, лыжи и коньки, однако он из всех времен года предпочитал лето. Солнца он не боялся, загорал моментально, никогда не сгорая, отчего его зубы становились еще белее, а кожа приобретала удивительно красивый оттенок. Чтобы загореть, ему не нужно было часами париться на пляже, достаточно было пару дней походить в льняных брюках и рубашке, и все – тело становилось смуглым, как будто он неделю валялся у моря.
Он решил, что пойдет на школьный юбилей, в самый последний момент, уже во второй половине дня, когда собирался домой. «Да и пойду! Чего такого-то? Ну и будет там Катя, подумаешь, подойду и поговорю с ней, – храбро думал он. – Делов-то. Уже прошло столько лет, что она, поди, и думать обо мне забыла!»
Последняя мысль, правда, вызвала у него большие сомнения, как-то не верилось, что Катя могла его забыть. Не те это были отношения, которые забываются.
Критически осмотрев себя в зеркале, висящем в коридоре отделения, Саша пошел в ординаторскую и переодел майку. Штаны на нем были классные, итальянские, льняные, и сидели они так, что женщины на улице оборачивались и с тоской смотрели на его задницу. Мокасины, надетые, как и положено, на босу ногу, тоже имели вполне буржуйское происхождение, а вот майка не дотягивала
