еще будут заняты делами.
– Скажи им, что через пятнадцать минут мы присоединимся к ним, – велел Плетнев. – Пусть накрывают стол для чаепития и ликер подадут. Мы скоро.
Когда дверь затворилась, он вопросительно посмотрел на Пушкина. Тот, крутя кольцо на пальце, произнес задумчиво:
– Чего, по-вашему, более всего не хватает нашему общему другу, Петр Александрович?
– Денег? – предположил Плетнев.
– Нет, друг мой, – отвечал Пушкин, качая курчавой головой, – не отсутствие денег его угнетает. Отсутствие любви.
– А! Любовь! И что же, Александр Сергеевич? Каким образом это может нам помочь?
– Все просто, Петр Александрович. Пусть любовь станет той приманкой, которая удержит Гоголя от ненужных метаний.
Лицо Плетнева выразило крайнюю степень озадаченности.
– Так ведь сердцу не прикажешь, Александр Сергеевич. Разве можно управлять материей столь тонкой, почти эфемерной?
– Можно, дорогой Петр Александрович, еще как можно. Скажите, разве Гоголь не влюбчив без меры? Разве не воспылает чувствами к каждой хорошенькой женщине, попадающей в поле его зрения?
– Ну, водится за ним такой грешок, – признал Плетнев. – Молодость, знаете ли. Бурление крови и кипение страстей. Но каким образом возможно направить сие… э-э, кипение в нужное русло?
Пушкин забросил ногу за ногу.
– Вы говорили, Гоголь занимается обучением на дому. Могли бы вы устроить ему дополнительные уроки?
– По словесности?
– Это все равно, – махнул рукой Пушкин. – Хоть по математике.
– Он не силен в математике! – растерялся Плетнев.
– Пусть будет тогда история или география, раз наш друг питает к ним особое пристрастие. Суть состоит не в том, что он будет преподавать, а кому.
– И кому же?
Пушкин бросил быстрый взгляд в сторону двери и произнес скороговоркой:
– Как вам должно быть известно, до женитьбы я пользовался немалым успехом у дам, Петр Александрович. И, признаться, не все остыли чувствами к вашему покорному слуге. Есть такие, кто будет рад услужить мне.
Подмигнув, Пушкин продекламировал:
Черноокая Россетти
В самовластностной красоте
Все сердца пленила эти,
Те, те, те и те, те, те.
Плетнев расцвел, усмехаясь:
– Ах, вы об Александре Осиповне Россет говорите! О прелестной смуглой фрейлине ее величества. Но…
– Продолжайте, Петр Александрович, – предложил Пушкин. – Вы хотели спросить, будет ли покорна мне «южная роза» Зимнего дворца теперь, когда я обвенчан с другою?
По правде сказать, именно эта мысль первой пришла в голову Плетневу. Фрейлина Россет славилась не только красотой и умом, а еще своенравием. В жилах ее текла гремучая смесь из французских, итальянских
