отличием от прочих ратных было крайнее разнообразие в вооружении и экипировке. Во что только не были одеты воины Корнилия! Одни в богатых кунтушах или кафтанах, другие в татарских халатах, третьи и вовсе в сермяжных зипунах и чуть ли не в звериных шкурах. А оружие! Тяжелые палаши и легкие сабли, шестоперы и топорики, кистени и надзаки… У многих были саадаки с луком и стрелами, у других – карабины и пистолеты. Объединяло всех только одно – прекрасное владение всем этим смертоносным арсеналом.
Лошади их, правда, показались бы не слишком хороши для взыскательного взгляда какого-нибудь богатого пана, однако отличались выносливостью и неприхотливостью. Обозов у них не было, лишь у каждого всадника был заводной и вьючный конь, везшие на себе все необходимые припасы. В общем, отряд этот весьма напоминал те, которые водил в набеги на Русь покойный ныне Лисовский, чья неприкаянная душа, как говорят, до сих пор бродит по ливонским болотам. Отец Мелентий ехал отдельно от прочих, на смирной кобыле каурой масти. Спутниками его были двое неопределенного возраста монахов, чьи ухватки не оставляли сомнений, что с оружием они умеют управляться не хуже, чем с кадилом. Правда, никакой воинской сброи## на божьих людях видно не было, а что лежало в тороках их заводных лошадей, никто не знал. Достигнув Можайска, Михальский, не заходя в него, стал на дневку, а царский духовник, оставив своих людей, пошел в город.
## Сброя – военное снаряжение, амуниция.
На воеводстве там сидел прославленный полководец – князь Дмитрий Михайлович Пожарский. Конечно, для героя, спасшего страну в лихую годину от неприятеля, такое назначение было опалой, однако он, будучи по природе своей человеком честным и бескорыстным, обиды на государя не затаил и к делу отнесся с ревностью, какую не часто встретишь. Городские стены были подновлены, склады наполнены припасами, а немногочисленный гарнизон готов к любым неожиданностям. Все эти заботы пагубно сказались на здоровье князя, и в последнее время он часто хворал и редко выходил из дома. Однако когда больному доложили, что пришел с какой-то надобностью монах, тот велел его пропустить.
– Здравствуй, Дмитрий Михайлович, – поклонился, входя, Мелентий.
– А, это ты… – тяжело повернул голову воевода, – что же, здравствуй… честной отец. Сам пришел навестить или послал кто?
Иеромонах выразительно промолчал, вызвав у Пожарского усмешку:
– Вот оно как: попал ты в гонцы, на старости лет… Ну и что тебе велел царь православный? С добром послал, али с худом?
– К тебе – с добром, – не смутился тот.
– Ну, говори, коли так.
– Великий государь жалует тебя и просит обид не помнить, а служить верно и ревностно.
– Об том Иван Федорович мог бы и не беспокоиться…
Мелентий меж тем вытащил из сумы небольшой сверток и протянул его князю. Затем, видя, что тому трудно, развернул его, и достав искусно сделанный ларец, подал прямо в руки воеводе. Пожарский,
