видом приказал Правитель-инок.
Нагнувшись к дайнагону, оба самурая шепнули ему с двух сторон:
– Кричите, как будто вам больно.
И дайнагон несколько раз жалобно вскрикнул.
Когда демоны Ахо и Расэцу[159] мучают грешников в преисподней, заставляют глядеться в зеркало, где отражаются все прошлые дурные поступки, или ставят на весы, измеряющие все земные их прегрешения, и в зависимости от тяжести содеянного всячески терзают виновных, – даже эти адские муки, пожалуй, не горше тех, что испытывал дайнагон в эти мгновения!
…Было время, когда Сяо и Фань томились в темнице, когда Ханя и Пэна зажарили, как рубленое мясо в соусе, когда уделом Чао Цо стала казнь, а Чжоу и Вэй пострадали от злых обвинений. А ведь и Сяо, и Фань, и Хань, и Пэн[160] были верными вассалами императора Гаоцзу, но, оклеветанные низкими людьми, изведали горечь поражения и погибли. Не сходная ли участь постигла ныне дайнагона Наритику?
Не только о себе он тревожился. Какая судьба ждет теперь его старшего сына Нарицунэ, что станет с младшими детьми? Шестая луна – жаркое время года, но, связанный, он даже не мог сбросить парадное одеяние и задыхался от зноя; казалось, грудь вот-вот разорвется, пот и слезы текли ручьями. «Может быть, князь Сигэмори все-таки меня не оставит!» – шептал он, но не знал способа, как передать Сигэмори свою мольбу.
Меж тем князь Сигэмори тоже пожаловал наконец в Рокухару в одной карете с сыном[161] и наследником своим Корэмори, торжественней и спокойнее, чем обычно, в сопровождении всего лишь нескольких чиновников и двоих-троих слуг, без единого вооруженного самурая. Все, начиная с Правителя-инока, с невольным удивлением смотрели на невозмутимое лицо князя. Когда он вышел из кареты, к нему быстрым шагом подошел Садаёси и спросил:
– Отчего же вы не взяли с собой хотя бы одного вооруженного воина, ведь происходят такие важные события?
Сигэмори ответил:
– Важными называют события, связанные с судьбами государства. А подобное дело, сугубо личного свойства, стоит ли считать важным?
И, услышав эти слова, вооруженные до зубов воины невольно смутились.
«Куда же запрятали дайнагона?» – думал князь Сигэмори, обходя одно за другим помещения. Вдруг он увидел – поверх раздвижных дверей, ведущих в одну из комнат, вкруговую, словно паучьи лапы, прибиты доски. «Не здесь ли?» Он оторвал доски и раздвинул двери; дайнагон находился там.
Задыхаясь от слез, с поникшей головой сидел он и не вдруг заметил вошедшего.
– Что с вами? Что случилось? – спросил князь Сигэмори.
Только тогда дайнагон увидел его, и жалко было глядеть, как просияло его лицо; наверное, так обрадовался бы грешник, неожиданно встретив в аду милосердного бодхисатву Дзидзо![162]
– Не знаю, почему и за что я очутился здесь! Вы всегда были ко мне так милостивы – я и теперь уповаю на вашу помощь! В годы Хэйдзи я был
