попутным. Фрэнки-первооткрыватель назначил день своей экспедиции.
И вот преисполненный любовного томления кнапфец снова укрыл каменную девушку простынёй и, как полагалось страдающему подростку, поцеловал на прощание её белые каменные ноги.
В этот же день после полудня он покинул Кнапфу на пассажирском баркасе, подав тому сигнал с городского маяка, на который кнапфцы, кажется, не забирались три сотни лет, поэтому Фрэнки пришлось повозиться с дверью, лестницей и сигнальным огоньком. Под осуждающими взглядами горожан, провожаемый взглядом заплаканной Роксаной, Фрэнки погрузился в большую лодку и поднял руку, прощаясь с Кнапфой.
– Ты уверена, что тебе нужен именно он? – пробасил папаша, и Роксана разрыдалась на его плече.
Глава 5
Такой разный мир
В Кнапфу Фрэнки вернулся поздней осенью. Он стал совершенно другим. В нём появилось что-то внушающее доверие. Этот новый Фрэнки по-настоящему удивлял, горожане его не узнавали. Встречая Фрэнки на улице, кнапфцы спрашивали его имя, а услышав, с недоверием ухмылялись: мол, «знали мы Фрэнки-нырка, глупо нам врать!».
Он стал худым и улыбчивым, состриг длинные волосы, отрастил бороду и сменил кнапфскую рубашку на чужую, со строчкой около плеч. Фрэнки выглядел как поверивший в собственные силы человек, он был спокоен и приветлив. Его подозревали в обмане, упрекали в интриге.
– Он затеял что-то странное, – говорили местные и с опаской добавляли: – А вдруг он думает, что одарён?
Вероятно, его бы простили, если бы он вернулся как заезжий турист, слегка помятым и уставшим, а ещё лучше растерянным и трезвым. Такие изредка добирались до Кнапфы, до последнего островка жизни перед гигантскими горами Шер, за которыми, считалось, не было ничего, кроме бескрайнего неба и воды.
Туристы гостили на берегу не больше недели, а потом вспоминали о здравом смысле и с огорчением заявляли:
– Быть кнапфцем трудное дело, особенно если ты любишь молчать и не переносишь виноград.
Или с удивлением:
– Кнапфа – особенное место, здесь запрещено грустить.
Только Виру и Роксана узнали Фрэнки, причём они посчитали перемены в нём подходящими для достойного человека и решили, что таким он ещё больше годится для работы в мэрии и женитьбы.
Кроме внешности – а тут было на что посмотреть, начиная с не кнапфского рюкзака за плечами, чужих сандалий на ногах, каменных чёрных браслетов и настоящей дерзкой металлической серьги в ухе, – другим стал и его взгляд, и всё его лицо. И дело было даже не во взрослой бороде, которая у Фрэнки, как и у любого кнапфца, была густой и сразу росла опрятной. Фрэнки казался не просто другим, он казался лучше, чем любой кнапфец.
Он держался как чужак, но не казался груб, он много говорил, но речь его не была болтовнёй, он улыбался, но улыбался как будто самому себе.
Удивляло отсутствие у него любопытства – главной кнапфской черты. Он не колебался, а принимаясь рассуждать, излагал твёрдо,
