рояль находится где-то далеко-далеко, в глубине какой-то немыслимой пещеры. И… Но что это? Ах, должно быть, это и в самом деле был сон! Оркестр! Вступление оркестра! Аккомпанемент струнных инструментов!.. Но до чего же гнусавые звуки!
Какое жестокое разочарование! Розина все поняла. Это был граммофон!
Она бесшумно вошла.
Стефен был в спальне, стоял у установленного на комоде аппарата.
Из разверзшегося рупора, из огромного вьюнка, откуда вместо аромата исходили звуки, беспрестанно возникал шумный призрак умершего времени. Стефен прежний заставлял слушать себя Стефена нынешнего, словно мертвец, который открыто досаждает человеку живому.
Ох! Эти «замерзшие слова», как выражался Франсуа Рабле, повергли Розину в невыразимую печаль! Надо ж было такому случиться, чтобы, едва родившись, самое пленительное открытие – открытие, удерживающее в своих эфемерных голосах жизнь, – поступило на службу смерти!
Даже если бы этот гигантский черный цветок, этот звонкий цветок врос своими таинственными корнями в могилу, это не произвело бы на Розину более гнетущего впечатления.
– Я купил эту штуку, – несколько смущенно пояснил Стефен. – Тебя это удивляет, не так ли? Мне никогда особо не нравилась… таким образом воспроизведенная музыка. Если помнишь, с полгода тому назад я исполнил у братьев Тапе четыре или пять композиций. Вот они, на этих дисках… Эти диски со спиральными бороздками – все, что от меня осталось. Мне они напоминают погребальные плиты японцев…
– Стефен, Стефен, не говори так! Мы должны продолжать надеяться! При должном уходе и неизменном терпении твои руки обязательно станут такими же, как и раньше. Нужно лишь захотеть. Вот, посмотри!
Она развернула предписание.
– Тебе его выдал Серраль? – спросил он.
По губам его пробежала загадочная улыбка.
– Ты несправедлив, Стефен!
Он на минуту задумался.
– Что ж… Да, так и есть, ты права: я несправедлив. Ты права и в другом: нужно браться за дело и извлечь отсюда, – он продемонстрировал свои руки, – все, что только возможно.
Давно он не выказывал подобной решимости. Голос был твердым, подчеркнутым страстной мимикой – словно звуковой призрак прежнего Стефена оживил Стефена нового, и из контакта со своей ушедшей силой выздоравливающий почерпнул силу, необходимую для сражения с судьбой. На лице его отражалось отчаянное желание победить… Стефеном овладела навязчивая идея.
Ибо он был далек от того состояния холодной уравновешенности, которая предшествует тщательно продуманным предприятиям, от начала до конца осуществленным с глубокой прозорливостью. Его воля действовала импульсивными рывками. Дремавшая несколько месяцев, она внезапно пробудилась под воздействием мощного возбуждающего средства, но все еще была способна функционировать лишь в одной своей точке, как электромашина, покрытый грязью распределитель которой, вместо того чтобы распределять ток между несколькими контактами, направляет
