был обречен заранее: камердинер – человек лишний. Эстер, его жена, намеревалась уйти вместе с ним, как то ей диктовали сердце и закон. Сесиль, способную выполнить любую работу, сначала хотели оставить – из-за суфле с сыром, секретом приготовления которого она владела; но она была уж слишком тучной. Мсье де Крошан как-то раз сказал: «Тот, кто женился бы на Магдебург, считай, получил бы сразу две жены». И раз уж им теперь нужна была лишь одна домработница, было бы абсурдно иметь их две в одном лице.
В общем, ушли все трое, сохранив при этом глубокое чувство благодарности и на все лады расхваливая прежних хозяев перед той, кому предстояло их заменить.
Ее звали просто Режина. Режина Жюбес, если быть точным. Она была молодая, темноволосая и розовощекая, проворная и красивая, прекрасно сложенная. Ее черные глаза сверкали задорным огнем. Скорее расторопная, чем вышколенная, скорее дерзкая, чем воспитанная, она работала как лошадка и, однако же, выглядела субреткой, способной очаровать любого завсегдатая наших дотационных театров. Розина не переставала хвалить эту девушку, отдавая должное сообразительности «жительницы предместья», развлекавшей ее, когда они вместе занимались хозяйством.
Ибо мадам Орлак вернулась к работе по дому, как это было во времена мамаши Моне. Этого требовала ситуация – как минимум до тех пор, пока они не нашли бы квартиру поменьше, что было не так просто, поскольку Стефен не желал далеко уезжать от отца.
Он питал к этому малосимпатичному старику глубокую привязанность, которую ничто не могло истребить. «Это мой отец, – говорил он вполне резонно. – Другой родни, кроме него, у меня нет. К тому же мне никогда не забыть, что он обожал мою бедную матушку. Если он и увлекся оккультизмом, то прежде всего для того, чтобы попытаться снова ее увидеть, – не забывайте об этом! Да и потом, если мсье де Крошана вдруг не станет, лишь я один смогу позаботиться о papa!»
Словом, жилищный вопрос стоял весьма остро. В том идеальном круге, который Стефен прочертил вокруг небольшого особняка на улице Асса, никак не удавалось найти подходящую квартиру.
Розина тоже старательно занималась поисками.
Консьержи, коих она расспрашивала одного за другим, принимали ее за музыкантшу – из-за сафьянового, с ручкой, портфеля, с которым она никогда не расставалась и который, казалось, был набит нотами.
То были ценные бумаги, которые она носила с собой из страха, как бы банда «инфракрасных» не умыкнула их в ее отсутствие.
Как-то раз она случайно повстречала одну из своих подруг, женщину деловую и энергичную, но чрезвычайно взбалмошную; из озорства та пожелала выяснить, что же все-таки находится в портфеле. Розине пришлось признать, что там ценные бумаги – акции «Карикалского угольного предприятия».
Из боязни показаться смешной она добавила:
– Иду к биржевому маклеру…
И, уже начав, пошла в своей лжи до конца:
– …Хотим продать, чтобы подписаться на заем.
– Продавать уже поздновато! – сыронизировала ее деловая
