изобретательности в создании всевозможных претензий. А Пересмешников в отношении её на время оглох. Он искал ответа на вопрос: что есть такого главного в музыке, благодаря чему он не уходит, хлопнув дверью, а уже в двадцать третий раз повторяет один и тот же набивший оскомину ноктюрн. И ответил себе: «Наверное уважение к старшим, ибо искусством здесь и не пахнет!» Как ни странно, подобный парадокс вернул ему способность слышать Инессу Леонидовну:
– Алё! Николя! Вы меня слышите? Хорошо! Наконец-то вам удалось сыграть Фильда в соответствии с предписанными мной чувствами и правилами! Запомните основные принципы исполнения: в игре избегайте монотонности и безжизненности, не делайте лишних акцентов, но и не играйте тише, чем нужно. Особенно не вздумайте выпячивать аккомпанемент, и, я вас умоляю, без самодеятельности в аппликатуре и темпе. А главное помните: ноктюрн Фильда – основное произведение во всей программе!
– Почему? Ведь концерт Баха требует от исполнителя гораздо…
– Потому, что я так решила. Здесь я требую от исполнителя! Когда вырастете, тогда и разрешено вам будет «сметь своё суждение иметь!». А пока, будьте любезны проникнуться и слушать себя! Не ищите учёность и гениальность, особенно там, где её нет. Пусть в музыке парят чувства, яркие эмоции, и успех у нас в кармане!
– Ум и яркие эмоции можно сочетать! Это доказали Татьяна Николаева, Соколов, Швейцер… – попытался было защититься сторонними авторитетами Пересмешников, но Вивачевская и здесь перебила:
– По барабану мне эти «бахисты»! Делайте, что вам говорят! Фильда ценил Глинка! Запомните, что известность и славу вам принесут «романтики», а не запылённые умники восемнадцатого века. Вы же сыграли сейчас как я хотела? Стало быть, я права во всём, не так ли? Завтра вы выиграете конкурс! – и гениальный педагог проводила уходящего отдохнуть Пересмешникова всезнающим взглядом пророка.
– Упёртая, хоть о пол роняй! – пробормотал, спускаясь по лестнице, ученик.
Говоря честно, Пересмешникову хотелось перевести дух. Достигнутый сегодня несомненный прорыв в деле превращения мелкой пьесы в гвоздь программы, почему-то не радовал. Час от часу на душе становилось всё поганее. В голове вертелись слова Вивачевской, которые смешивались с собственными мыслями в мрачно-навязчивый диалог:
«…ноктюрн Фильда – главное произведение в программе».
«Кто тебе это сказал? Наверное, сама так решила! Интересно, что с ней будет, если командовать станет некем? Если всем будет по барабану, Глинка ценил Фильда, или наоборот?».
«Не ищите учёность…».
«Понимает ведь, что этот ноктюрн – мыльный пузырь, а вид делает, будто за это Нобелевскую премию дадут. Конечно, дадут! Отказать не посмеют. Она, старушка, ведь так решила! Эта Вивачевская считает себя вправе всё за всех решать. Странно, как она до сей поры не приказала Баху не появляться на свет
