на шахты португальского короля!» Аканы.
«Нужно сражаться!» Йоруба.
«Не могу… дышать». Игбо.
Я ничего не понимала, вопросов становилось все больше. Я собрала все слова и попыталась запомнить каждое, снова и снова прокручивая их в голове. Чтобы потом спросить Джери, когда она вернется. Если вернется.
Я не спала.
На рассвете сестра спустилась по трапу в сопровождении розоволицего мужчины, который грубо вновь пристегнул ее ко мне. Помню, как я спросила, что произошло. И всегда буду помнить, что она ничего не сказала. Днем, когда нас тащили по трапу на палубу, я увидела синяки на ее тонкой, нежной шее и на руках. И больше вопросов не задавала.
Ум десятилетнего ребенка больше похож на кувшин для воды, чем на корзину. Корзину можно очень долго наполнять зерном, листьями или рыбой, но всегда останется хоть маленькое местечко. А все потому, что между камышинками, даже если они сплетены очень туго, есть промежутки, и что-то, какая-то мелочь, выскальзывает. Травинка, листочек или крошечная рыбка. Даже если вы до краев наполнены мыслями и знаниями, какой-то кусочек все равно ускользнет. Не так в кувшине. Вы наполняете его водой доверху, и больше в него уже не влезет ни капельки.
Таким кувшином оказался мой разум. Воспринимая и впитывая все, происходившее в трюме корабля работорговцев, я запоминала то, что не следует видеть ни одному ребенку, и в какой-то момент мой разум переполнился. Я видела больше, чем могла осмыслить. Через несколько недель ноздри у меня одервенели, и я больше не давилась вонью. Я отвернула слух от криков о помощи, стонов боли и воплей насилия и жестокости. И обратилась к учебе, которой меня заставляла заниматься моя неукротимая сестра. Эти уроки занимали мой разум и отвлекали его. От кошмаров. От тех ночей, когда очередное розовое лицо отрывало Джери от моей лодыжки и тащило вверх по шаткому деревянному трапу – да, я выучила, как называлась та лестница.
«Мартине» раскачивался взад и вперед, а однажды чуть не перевернулся во время внезапно начавшегося сильного шторма. Темные воды научили меня, что умирать можно и раз, и другой, и третий. И после каждой смерти ты иная, не такая, какой была, часто совсем не похожая на себя прежнюю.
Через несколько дней после отплытия «Мартине» темные воды вспенились, закружились и поднялись, встретившись с ночным небом, хоть был белый день. Шел дождь, но не из тех, хорошо знакомых нам с Джери, не из легких дождиков на равнине подле большого города и не мощных ливней, питающих воды земные, от которых разливались наши реки, обогащая почву. Эти потоки сомкнулись с черными облаками, грозя утопить нас всех, снова и снова швыряя корабль в бесконечное море, пока я не перестала понимать, где кончается небо и начинается вода. Гром бил по ушам, беспрерывно грохотали его барабаны, знавшие только одну песню, синие и желтые молнии водили хоровод. Мы с Джери сжимали друг друга так крепко, как только могли: либо вместе утонем в этом ужасе, либо вместе выживем, нам было все равно.
Корабль взлетел на волнах, а затем рухнул с такой силой и так внезапно, что я была уверена: он уйдет под воду и ударится о дно моря.
