style="font-size:15px;"> – Ладно. Тогда голые факты, чтобы я мог занести в личное дело.
Вздыхаю:
– Вчера за обедом. На трибунах. Отсутствовала две минуты.
Снова кивает, записывая в тетрадь.
– С тобой кто-то был?
– Никита. Еще пара ребят поблизости, тоже обедали.
– Запах?
Задумываюсь. Вчерашнее воспоминание проносится у меня в голове. Меня немного мутит, и горло сжимается; дышать становиться труднее. Я вцепляюсь в края стула, костяшки пальцев белеют. Судорожно глотаю.
Мистер Раяга опускает тетрадь:
– Эйми, ты в порядке?
Киваю, хотя не уверена. Вчерашнее воспоминание еще такое яркое.
Мне было шесть, и от меня ушла мама. В то утро я впервые проснулась и не обнаружила ее в квартире. Та Эйми пошла на кухню на запах сигарет и корейского кукурузного напитка оксусу-ча. За столом сидел аппа и курил, уставившись в пустоту. Чайник на плите дребезжал, весь в клубах пара.
Мне было шесть, и от меня ушел папа. Ушел не так, как мама. По-другому. С того момента он начал исчезать. Медленно-медленно, но я увидела это в его глазах уже тогда. Вот она – точка отсчета. Вот когда наши отношения начали меняться.
– Аппа, – окликнула Та Эйми.
Он поднял глаза, и я увидела в них слезы.
– Эйми, – сказал он.
Слезы свободно текли по его лицу. Тогда я впервые увидела, как аппа плачет.
В воздухе не было ничего, кроме дыма и пара. Аппа говорил, что бросил курить, когда я родилась. Но в тот день перед ним уже была полная пепельница. После этого я больше никогда не видела его с сигаретой, отчего та сцена кажется туманным сном. Я вернулась до того, как увидела, кто выключил плиту, и не помню, кто это сделал. Единственное, что я помню из того дня, – как пила кукурузный чай, ощущая слабый привкус пепла на языке.
Мистер Раяга глядит на меня с беспокойством.
– Ты еще со мной, Эйми? Расскажешь мне про запах?
Я медленно выдыхаю через нос:
– Кукурузный чай и сигареты. Чай был у меня в термосе, а под трибунами курили какие-то ребята.
Мистер Раяга колеблется, потом записывает.
– Уверена, что не хочешь рассказать о моменте, в котором оказалась?
Меня все еще подташнивает. Никогда еще мне не было так тяжело говорить о своих исчезновениях, никогда они не задевали меня за живое так сильно. Две минуты – ерунда. Так сказал аппа. Он, может, в чем-то и прав. Такое короткое воспоминание, такое давнее. Почему же так трудно говорить? Но слова застревают в горле и не выходят. Я медленно делаю новый вдох:
– Не сейчас. Нет.
– Ну ладно.
Тишина.
Мистер Раяга кладет тетрадь на стол и складывает на ней руки.
– Я тут кое-что почитал про СЧИВ. Пишут, что исчезновения могут участиться на фоне стресса. Как думаешь, у тебя нет чего-то в этом роде?
Надо же, мистер
