будущего отца Егоркиного, обратила внимание казацкая дочь из старожилов, еще первых переселенцев. Вроде бы и сладиться у них все должно было, к свадьбе дело не просто шло, это дело уже как бы решенным считалось. Во всяком случае, никто не сомневался, что сватовство, а потом и свадьба – дело совсем ближайшего времени. Да только в один день, никто не знает, что там случилось, но они как чужие друг другу стали.
Иван, Егоркин отец, целых полгода ходил мрачный, бросая ожидающие взгляды на казачку, а та нос задрав ходила, усмехалась ему да мимо проходила. А уж когда Иван узнал, донесли доброхоты, что на весенних гулянках она с казаком одним, молодым да удалым, весь вечер танцевала, заразительно при этом смеясь, то вообще лицом почернел.
Несколько дней походил, о чем-то думая, не отвечая ни на какие вопросы родителей и вызывая немалое беспокойство таким своим поведением. На третий день он снова с казачкой повстречался, та навстречу с молодым казаком шла, поощрительно тому улыбаясь. Видимо, с тем, с кем недавно ночь напролет танцевала.
Этого Иван уже не вынес! Круто развернувшись, пошел домой, оседлал лучшего коня и в тайгу ушел, сказав напоследок, что скоро вернется. Это его скоро на неделю растянулось, ну а потом он, правда уже без своего коня, но вернулся.
Да еще как вернулся, представил семье даже не невесту – жену.
Вот тут все и… очень сильно удивились. Не только Овичи, по всему Амуру эта «очень романтическая» история гулять пошла.
Улиса – мать Егора – из местных была, коренного населения Дальнего Востока. И была она очень красивой, чего не могла стерпеть вроде как брошенная Иваном казачка.
Года шли, Егорка родился, Дарья, потом и самая младшая, Машутка, на свет появилась. Хорошо жили Овичи, душа в душу, крепко на ногах стояли. Но чем лучше им было, чем больше их становилось, тем сильнее росло недовольство казачки. Да и у мужа ее (вышла она замуж за того танцора) это семейство позитивных чувств не вызывало, видимо, несладко ему жилось со сгорающей от ненависти женой. Которая вдобавок, не иначе как от этой самой ненависти, не могла ребенка выносить, сбрасывала. И она не придумала ничего лучше, чем обвинить в этом Егоркину бабушку, которая знахаркой была, многих лечила, и Егоркину мать, которая была дочкой шамана.
Вот она и обозвала их колдуньями, что ее прокляли.
Неизвестно, поверил ли в эту чушь ее муж, его родители и родители казачки, но вот виновных они себе точно назначили.
Дело шло к большой крови.
Понимал атаман, что, если, как отдельные семейства настаивали: «Ведьм спалить с их выводком надо!» – такое случится, округа вымрет. Не зря Иван считался лучшим охотником, превзойдя в умениях даже своего отца, тоже не последнего в этом деле человека. И если кто тронет Овичей, а тем более их детей… Если Иван при этом в живых останется и успеет в тайгу уйти, там его уже никто поймать не сможет, а вот он всех виновных и, не дай бог, не только виновных, но и тех, кто допустил такое, в тайге подстережет.
Но
