Курт тут же уснул, красивое лицо стало желтоватым и опухшим.
– Этот кузнечик, – сказал Гериберт. Он мрачно запустил обе руки в спутанные рыжие волосы. – Даже слова из него не вытянешь… Отличное начало для выпускника школы!
– Я был бы признателен, если вы завтра разбудите его, – попросил Николаус, внезапно он почувствовал себя истощенным.
– Можешь не сомневаться, уважаемый, вытащу его, если нужно будет. – Они оба посмотрели на спящего Курта, и через некоторое время Гериберт сказал: – Он еще доставит нам хлопот.
Николаус протянул ему руку.
– Мне пора, – пробормотал он. – Я еще должен отвести его девушку домой. Она сидит там, внизу, и ей очень плохо.
Гериберт внимательно посмотрел на парня и покачал головой, этот громила понравился ему. Он сказал:
– Послушай совет опытного человека, мальчик мой. Порядочность может перерасти в глупость.
Николаус смущенно пожал плечами и ничего не сказал в ответ. У двери он обернулся. В его добрых голубых глазах еще теплилась та неистовая энергия, которая наполняла его в пути, на ночной проселочной дороге и в раскачивающемся автобусе, между его стонущими, задыхающимися товарищами.
– Каждый настолько порядочен, насколько может, – сказал он. – Но это был последний раз, когда я подчищаю эту грязь!
Глава четвертая
Во второй раз за эту неделю Курт и Реха опаздывали на работу. Они пробежали мимо бараков, где находилось управление строительства. Уже была четверть девятого.
– Давай по путям! – скомандовал Курт, хотя и знал, что это запрещено. Они спрыгнули с насыпи в заросли сорняков высотой по пояс и ярко-желтый дрок, и через рельсы направились к кольцевой дороге, и вдруг Курт остановился и сказал: – Я еще не сошел с ума, чтобы так лететь. Мы же все равно опоздали.
– Но Хаманн, – сказала Реха. Она была бледной, а под глазами залегли темные круги. Они просидели в баре «Каштаниенхоф» до полуночи, и теперь она проклинала этот бар, погруженный в теплую, красноватую полутьму и обставленный опасно мягким флипом, и проклинала Курта, который решил, что любой ценой должен стать последним гостем, и себя за то, что она была достаточно слаба, чтобы сопротивляться. – И Франц, – добавила она. – Ты же знаешь, какой он.
– Знаю, – отозвался он и запел: – Так много ветра, и без парусов… – Он перешел на бодрый шаг. – Если Наполеон накинется на тебя, вспомни вчерашний вечер, – сказал он, взяв ее за руку. – Мы же весело провели время. Скажи же, что тебе понравилось.
– Ты не понимаешь совершенно, – раздраженно ответила Реха. – Как тебе объяснить? Я никогда не любила латынь, она казалась мне слишком холодной, слишком логичной, даже больше математикой, чем языком. Но я всегда была лучшей, потому что безумно обожала нашу учительницу.
«Безумно обожала, о боже, – усмехнувшись, подумал Курт. – Очаровательная девушка, но иногда мыслит как четырнадцатилетняя».
– А какое отношение латынь имеет к Наполеону?
– Есть
