дождя не было, – спокойно ответила Реха.
Хаманн облизнул губы.
– Я имел в виду ликеро-водочный завод, – сказал он и обратился к Францу: – Ты что-нибудь слышал, брат, о том, что у дневной смены изменилось время начала работы?
– Не-а.
Хаманн взглянул на часы и огорченно покачал головой.
– Половина девятого. Похоже, у меня сломались часы. – И он довольно долго, все время обращаясь к Францу, предавался удивительным размышлениям о том, когда и где он мог испортить свои дорогие наручные часы, а Реха с Куртом смущенно стояли рядом.
В конце концов, Курт прервал его, сказав:
– Этого больше не повторится, начальник. – И Хаманну было достаточно такого обещания.
Как мастер, он чувствовал себя обязанным по многим причинам видеть и слышать все, что происходило в его бригаде. Не проходило и дня, чтобы кто-нибудь не приходил к нему и не перекладывал свои заботы и неприятности на широкие, терпеливые плечи мастера, и поэтому он действительно был осведомлен о человеке лучше, чем кто-либо другой. В первую неделю он наблюдал за тремя новичками, изучал их со страстью человека, который должен разобраться во всем: будь то техническая проблема, человеческие характеры или просто точный перевод иностранного слова.
Два дня назад Николаус стал свидетелем такой основательности: во время обеденного перерыва он сидел рядом с Хаманном, и они обсуждали Дрезденскую картинную галерею. Речь зашла о картине «Спящая Венера», которую, несмотря на благоговейное восхищение, невозмутимый Николаус почему-то счел неприличной («…как-то бесстыдно, – сказал он, – возможно, из-за того, как лежит рука, не знаю…»). Мастер утверждал, что картину нарисовал Рубенс.
– Нет, Джорджоне, – сказал Николаус.
– А я думаю, что Рубенс, – настаивал мастер, на что Николаус возражал так же спокойно и уверенно. – Это абсолютно точно был Джорджоне.
После обеда Хаманн пришел в арматурную. Он подошел к Николаусу и сказал:
– Ты прав. Венера действительно Джорджоне.
– Откуда вы это узнали? – спросил Николаус, и Хаманн ответил, что спор не давал ему покоя, и после обеда он пошел в библиотеку, чтобы все перепроверить. Парень кивнул, и мастер с удовольствием отметил, что на его лице не появилось триумфальной радости всезнайки. Николаус вообще понравился ему, и он с самым любезным видом выслушивал настойчивые придирки Леманна.
А вот дружба Курта и Рехи ему совершенно не нравилась. Ему было неприятно видеть, как Курт весело и шутливо похлопывал по плечу товарищей по бригаде и с поразительной ловкостью избегал какой-либо грубой работы. Он заметил и в поведении Рехи перемену, которую еще трудно было определить: она казалась более капризной и менее покорной, чем в первые дни; иногда, всего на несколько минут, дерзость прорывала стену недоверчивого стеснения, за которой она пряталась от других.
«Юноша на нее плохо влияет, –
